Конкурс «Наша победа»: «Детскими слезами я очистил отцовский путь и он вернулся живым»

«Облгазета» публикует материалы, которые читатели отправили в редакцию на конкурс «Наша победа», посвящённый подвигам уральцев во время Великой Отечественной войны. В этот раз о своих героических отцах вспоминают их дети, которые лично слышали фронтовые истории от родителей.

Прибавил себе год, чтобы уйти на фронт

Надежда БУНИНА, Екатеринбург:

— Мой отец Александр Васильевич Пученкин родился 9 ноября 1924 года в селе Мигино Горьковской области (сейчас — Нижегородская область). Когда началась война, ему не было 17 лет, но как все мальчишки, он рвался на фронт. В сентябре ему это удалось — он прибавил себе год. Так папа оказался под Москвой. С другими бойцами прошёл 7 ноября по Красной площади – и потом в бой.

Когда фашистов отбросили от Москвы, отцу вручили медаль «За оборону Москвы». Другой медалью «За отвагу» он был награждён за спасение командира. На его глазах снаряд попал в блиндаж, где был командир, и отец начал откапывать бойцов из-под завала, а потом доставил командира в медсанбат.

Знаю, что папа воевал связистом, под огнём восстанавливал связь и сам оборонялся от фашистов. Дважды был ранен, лежал в госпитале и перенёс несколько операций, но один осколок так и остался в ноге и иногда напоминал о себе болью.

Победу отец встретил в Прибалтике, освобождал Эстонию — говорил, что там шли жестокие бои. Его наградили медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и дали кратковременный отпуск, во время которого он и познакомился с моей мамой. Вскоре он снова ушёл в армию дослуживать, окончательно демобилизовался в 1947 году.

Моя мама была учительницей, и после женитьбы на ней в 1947 отец тоже стал работать в школе. Сначала военруком, затем окончил учительский институт, потом педагогический и стал преподавателем истории, немецкого и черчения. В 1950 году папу как члена партии направили на Урал, где не хватало учителей. С этого времени он связал свою жизнь со Свердловской областью.

Молодым всегда кажется, что жизнь длинная и всё можно успеть, но увы… Папа умер в январе 1981 года, не дожив до пенсии, а я о многом не успела у него спросить, всё откладывала на потом. Он был хорошим отцом для меня и двух моих братьев — сейчас мы все пенсионеры. Отец прожил недолгую, но яркую и насыщенную жизнь. Мы все будем помнить его, пока живы.

«Детскими слезами я очистил отцовский путь»

Михаил ПУЛЬНИКОВ, Екатеринбург:

— Мой отец Иван Андреевич Пульников родился 22 ноября 1909 года в селе Пульниково Пышминского района Свердловской области. На фронт призывался дважды. Первый раз — 23 июня 1941 года, был отправлен в Еланские лагеря.

Весь июль шло формирование и боевая подготовка. В это же время началась уборочная страда. Сельхозтехника была слабенькая и никак не подчинялась девчушкам и мальчишкам, заменявшим ушедших на фронт мужчин. Поэтому в начале августа моего отца отозвали на уборочную компанию, он ремонтировал и настраивал трактора и комбайны во всех деревнях Пышминского района.

Часть урожая была убрана, и 8 сентября 1941 года отца снова отправили в Еланские лагеря, а оттуда в составе 363-й стрелковой дивизии — на фронт, защищать столицу нашей Родины Москву.

Когда в сентябре 1941 года я узнал, что отца и его боевых товарищей повезли на станцию на двух лошадях, то верхом на лошади поскакал домой. А потом бежал рядом с телегой и плакал, держась за папкино колено, пока он примерно через километр не отправил меня домой. Потом мне говорили, что чистыми детскими слезами я очистил отцовский путь, и он вернулся живым. Всю войну на вечерней заре я потихонечку читал ему заздравную молитву, стоя возле хлева. Может быть, и это его уберегло.

Первый бой Иван Андреевич принял у реки Сестра близ города Клина, потом на Волоколамском шоссе. После отступления немцев от Москвы воинское подразделение отца воевало подо Ржевом. В апреле 1942-го их отправили на переформирование в Саранск, а вскоре они встали на пути немцев, рвавшихся к Сталинграду. Весной 1943 года, после разгрома немцев под Сталинградом, было переформирование в городе Калач-на-Дону, потом бои за Харьков, Николаев, Кишинёв, Будапешт, Вену.

Первый раз отца ранило подо Ржевом. Повезло — дальше медсанбата не обращался. Второй раз его ранило у города Николаева при форсировании Южного Буга. И третью, как отец говорил «царапину», он получил не то в Молдавии, не то в Будапеште. Он писал в письмах, что из строя не вышел. В моём понятии тогда было, что он шагал в строю и не вышел из него. Только потом я понял, что это образное выражение.

Последний бой папа принял 12 мая 1945 года в Высоких Татрах (Чехословакия).

Домой вернулся 16 ноября 1945 года. Работал комбайнёром, трактористом, механиком, бригадиром. Награждён орденами Красной Звезды и медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За взятие Вены», «За освобождение Праги», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Есть орден Отечественной войны, утрачены две юбилейные медали.

Позднее отец рассказывал мне некоторые фронтовые истории.

Например, однажды он заехал за мной в село Куярово, где я учился в пятом классе. На пути нашем лежала дуброва — так у нас в деревне называли перелесок между двумя полями длиной с версту. Славилась эта дуброва ягодами, грибами, дичью и другой живностью. Но самая большая «заслуга» её была в том, что там были сплошные пади, и не объехать их, не обойти. Так попали мы в очередную падь. Лошади по брюхо. У ходка, на котором мы ехали, колёса на две трети завязли в трясине. Пришлось слезть с повозки и лошадка наша прыжками вытащила ходок на ровное место.

— Папа, тебе же на собрание надо, ты можешь опоздать?

— Я, сынок, другое собрание вспомнил, под Сталинградом то было, в сорок втором. И потому, как горячо говорил капитан Бойко, мы все поняли – будет наступление. А уже через час перед ним была поставлена задача: выбить противника из деревни Соломино.

— Почему ты вспомнил эту деревню?

— Да всё просто. Тогда в ноябре под Сталинградом было так же прохладно, даже подмораживало.

– Что тогда произошло? – пытал я его.

– Да, там где я бежал в атаку, из-за бугорка немец начал палить из «шмайсера». Николай, что бежал справа, упал. И я грохнулся прямо в грязную лужу. А фашист «строчит». Расстояние от нас саженей двенадцать. Вытащил я «лимонку», граната так называется, изловчился и метнул в сторону немца. Взрыв. Стих немец…

Батя достал кисет, стал крутить «козью ножку». Достал кресало добывать огонь. Я ждал. Знал, что за этим занятием его нельзя тревожить. Наконец, он прикурил, выпустил дым и улыбнулся:

– А дальше смешное получилось. Я, воспользовавшись затишьем, вскочил и побежал на немца. У бугорка прыгнул через ровчик вперёд и провалился! Кругом мрак. Испугался – не в преисподней ли я? Но нет – поднял голову, вверху небо видно в дыру. Облака плывут. Значит, живой! Стал осматриваться. Глаза привыкли к полумраку. Батюшки мои – видно я в колодец заброшенный упал. Плечо побаливало – ударился при падении о старое бревно. Немец лежит. Прислушался — не дышит. Глянул: глаза у него стеклянные. Прикрыл я их рукой. Перекрестился.

На мой вопросительный взгляд отец ответил:

— Да на фронте все неверующие и верующие крестились и бога вспоминали. Даже сам командующий Свиридов, сам видел и слышал.

– Что дальше-то было?

– Сижу я в колодце, а стрельбы не слышно. Не знаю кто там – свои или чужие. В колодце, конечно, теплее, чем наверху, но всё-таки холодно. Отстегнул я фляжку у немца, обтёр горлышко и глотнул. Думал, шнапс немецкий, а это самогон русский, наш, крепкий. Знать, ограбил кого-то и хозяев погубил. Тепло пошло по телу.

Он опять остановился, воспоминания нахлынули на него. Лицо потемнело.

– Услышал я, сынок, речь немецкую наверху. Разговаривают громко. Лаются что-то. Не боятся, значит наших близко нет. Подумал – вот и смертушка моя пришла. Заглянут фашисты в колодец – и конец мне. Никто никогда не найдёт меня. Достал фотокарточку, что недавно от вас получил. Полумрак, а я вас всех прямо живыми вижу. Каждого расцеловал – всех четверых и Аринушку мою.

В его горле будто комок застрял, слова стали какие-то прерывистые. «Да, —подумал я. — Если в воспоминаниях тяжело, а как тогда было на фронте всем тем, кто был в боях, отстаивая нашу Родину от фашизма.

Отец затянулся «козьей ножкой» глубоко, потом выдохнул дым… снова затянулся. Чувствую, отошла от его сердца непрошеная боль. Улыбнулся и стал говорить нормальным голосом:

– Так прошло много времени, а может быть, немного. Слышу стали снаряды рваться. Наши бьют. Полегчало. Потом началась трескотня автоматов. Вскоре всё стихло. А выбраться-то я не могу. Стен нет – всё давно прогнило, угол земли отрицательный, только дыра вверху. Стал кричать, никто не слышит. Потом чую, тёзка мой разговаривает, закричал ему уже с хрипом: «Ванька, Ванька!» Услышал, а понять не может откуда я кричу. Подошёл поближе. Дошло до него, что я в колодце, и он как заорёт: «А мы тебя похоронили, такой-сякой!» Слова его матерные были такой музыкой для меня – всяких моцартов музыкальней.

Отец рассказал мне, как он это назвал, юмористическую историю. Но он после этого стал для меня более близким, более родным, человечным. Папа давно ушёл из жизни, но его голос, услышанный в тот осенний холодный день, до сих пор не уходит из моей памяти. Отцовскую боль я принял на себя и до сих пор ношу её в своей душе. Стараюсь донести до подрастающего поколения, какая подлая штука — война.

• Опубликовано в №81 от 08.05.2020.