«Заговор молчания» секундантов. Тайна раскрыта?

Раз в месяц «ОГ» представляет очередной номер единственного в регионе толстого литературного журнала. В Год театра читатем журнал с уральцами, так или иначе связанными с театром, ведь в основе сценического действа – литература, значит – есть понимание её законов и достоинств. Апрельский номер «Урала» читаем с актёром Свердловской драмы, преподавателем ЕГТИ, телеведущим Александром БОРИСОВЫМ.

– Честно говоря, при всей любви к Лермонтову и его поэзии о гибели поэта из школьной программы знала немного – только как о нелепо возникшей, трагической дуэли. Заметки литературоведа и врача Михаила Давидова «Лермонтов: смерть поэта», плод 40-летнего расследования (!), открывают массу деталей личности поэта – в обыденной жизни «изобретательного на колкости и насмешки», его взаимоотношений с Мартыновым, подробности дуэли. А вы что-нибудь знали прежде о «заговоре молчания» секундантов?

– Ирина! Вы вынуждаете меня начать разговор с такого же признания. Нет, до прочтения публикации я ничего не знал ни о «заговоре молчания», ни о том, что после ранения на месте дуэли поэт был жив ещё как минимум четыре часа и при этом ему не оказывалась никакая медицинская помощь. Не знал и о том, что секундантов было вдвое больше, чем значилось в официальной версии, и что потом, долгие годы, участники этого трагического события хранили тайну своего присутствия и реального хода событий… Но в конце концов, случилось то, что случилось, и даже сам Михаил Давидов признаёт: его гениальный тёзка всё равно бы скончался – не через четыре часа, так через двое суток. И если преодолеть сентиментально-мистические впечатления от «узнавания» роковых подробностей, приведших к смерти поэта, и попытаться «заглянуть в глаза» автору, лично для меня публикация становится примечательной, прежде всего, благодаря отношению к предмету самого исследователя. Не факт, но чувство – главный импульс статьи. Причём не то чувство, которое возникает от узнавания сокрытого факта, а то, которое к поиску этого факта толкает, то есть чувство самого автора. 40 лет провести в архивах, искать обрывки признаний, на трупах изучать пулевые каналы – это, надо признать, большая работа и за её итогом любопытно наблюдать.

Но в то же время это немного пугает. Именно такое посвящение, такой фанатизм по отношению к чему или кому-либо обязательно рождает вокруг героя посвящения сначала дымку «несправедливости», ореол мученика, а затем герой безысходно бронзовеет и становится ужасающим памятником, грузным и давящим. И ничего общего с реальным героем не имеющим. Именно такие публикации искажают в нашем восприятии образ поэтов, писателей, драматургов, дополняя их пафосом и исступлением исследователей. Что мы изучаем – кончину выдающегося поэта середины XIX века? Так давайте это и изучать: для участников конфликта Мартынов и Лермонтов были живыми людьми, со своими странностями и «тараканами». Никто не воспринимал раненого поручика Лермонтова, лежащего под проливным дождём, как уход великого русского поэта – тогда это был, в том числе, его выбор, его глупость и его плата. Поэтому и удивляться нерасторопности и дальнейшему сговору секундантов тоже не стоит. Автор как человек порывистый и истово преданный предмету изучения может впадать в пафос и экзальтацию, но мы, читатели, должны быть осторожнее. Если хотим, конечно, сохранить для себя живую литературу.

– Две публикации номера – «Железобетон, Сириус» Натальи Рубановой и «Книга в клетке» Юрия Казарина – позволяют поговорить о пагубном небрежении общества к словесности. Тему первой с очевидностью выдаёт подзаголовок «уРОКи литературы: как это было». Во второй известный поэт, говоря о языке чиновников в отношении литературы, резонно задается вопросом: их терминология и аргументы – наезд или донос?

– О пагубном небрежении общества к словесности позволяет говорить только пагубное небрежение к обществу самого говорящего. Меня очень возмутила… не знаю, что это – статья? эссе? Сочинение Натальи Рубановой. Это больше похоже на пост в Фейсбуке. Ничего кроме невежливого возмущения, укора в адрес людей, которые не могут ответить, желчи по отношению ко всем и вся, кто, по мнению автора, представляет государство и систему, и всё это только на том основании, что «я много читала сама с самого детства», и «в семье у нас читали», и «я вообще, читала, читаю и буду читать», потому что я особенная, я с Сириуса, а в школе этого не понимали, а в школе любили «великую русскую литературу»… Так и хочется спросить: а в чём, собственно, дело, если никакая школа, никакие «литераторши» не уничтожили желания читать, не пресекли тягу к изящной словесности, не истребили своими «заштопанными чулками» чувство прекрасного даже в Вас, столь тонко чувствующей – в чём тогда укор? Видимо, четвертная «тройка» по русскому всё ещё не даёт покоя. Я глубоко убеждён: никакая система сломать человека не может. Система подминает под себя только тех, кто изначально к ней склонен. А если ты другой – ты системе не подвластен. Тому много примеров. Да, через преодоление, боль, несправедливость. «А кто сказал, что должно быть иначе?». Вот эта фраза, это преодоление позволило Мандельштаму творить на пороге лагеря и во время ссылки. Оно не уберегло его от смерти, но принятие им факта «неОБХОДимости» обстоятельств принесло в наш мир ещё несколько десятков уникальных стихотворений. Думаю, Осипа Эмильевича если что и покоробило бы в литераторшах советской школы, то уж точно не заштопанные чулки. Про чулки он промолчал бы.

А вот ироничный укор-недоумение Юрия Казарина я разделяю вполне. Только и его рассуждение, на мой взгляд, опять же не о небрежении общества к литературе. Непонимание – экзистенциальное, корневое – поэтов и чиновников всегда было и остаётся местом общим и предметом иронии и сарказма многих литераторов. В иронии Казарина отчётливо чувствуется привкус горечи. Начало статьи – по-хорошему литературно, изящно. Формулировки образны. Мысли жёстки, метки. Читать смешно и горько. Если б в наше время был возможен диалог между оппонентами, это был бы отличный задел для большой содержательной дискуссии (ведь статья Юрия Казарина это ответ художника на большой исследовательский отчёт о состоянии литературы в уральской столице «Екатеринбургский пульс: литература»). Но даже если теоретически представить этот диалог, то глубинная разность мышления участников всё равно не позволила бы создать общего поля дискуссии. Поэтому и небрежения к литературе никакого нет. Есть непонимание. И оно взаимное.

– Одноактная пьеса Романа Козырчикова «Спутники и кометы» – всего лишь эпизод приезда героя в отчий дом, к матери. Странные, холодноватые взаимоотношения. Немногословный диалог. Но вдруг к финале, согласитесь, – до спазмов в горле: мы все чего-то недодаём своим родителям, не успеваем сказать… А попутно, Александр, вопрос о пространных, живописных ремарках в пьесе. Они столь велики, что кажется: пошла проза. Это несвойственно драматургии. Но убери эти фрагменты – пьеса, полагаю, потеряет в настроении. Или нет?

– Конечно, потеряет. Без этих ремарок и пьесы не будет. Только это не пьеса. Это рассказ, зачем-то оформленный в формате пьесы. То есть буквально – запиши всё то же самое как обычную прозу, получится рассказ. (Может, автор просто забыл, как прямая речь в прозе оформляется?))) Могу предположить, что это было сделано сознательно, для формата «читки». Это когда в театре пьеса не разыгрывается на сцене, а читается актёрами прямо с листа. Происходит это зачастую на фестивалях и творческих лабораториях, где читается множество новых, ещё не поставленных пьес подряд, одна за другой. И вот как раз там с такими ремарками творение драматурга выигрывает на фоне остальных. Потому что рождается атмосфера: напряжение, глубина, пронзительность. Но, к сожалению, рождается она не за счёт, собственно, драматургических средств – действие, взаимодействие, взаимовоздействие, конфликт, мотив, препятствие, решение и прочее. В рассказе (позвольте уж, я так буду его называть) «Спутники и кометы» сопереживание рождается, да, за счёт узнавания, но это узнавание читателя, а не зрителя. В тексте нет действующего героя. На сцене это представить, конечно, можно, но лично мне – скучно. Даже представлять. Мне некомфортно, когда за мой счёт кто-то делает свою часть работы. Читать я согласен. Но если вы пригласили меня в зал, то будьте добры, действуйте! Я за честность. Вы, наверное, уже успели это заметить.

• Опубликовано в №077 от 30.04.2019