Раз в месяц «Облгазета» представляет очередной номер единственного в регионе толстого литературного журнала. В Год театра мы читаем журнал с уральцами, так или иначе связанными с театром, ведь в основе сценического действа – литература, а значит, – есть понимание её законов и достоинств. Февральский «Урал» читаем с драматургом, театральным критиком Татьяной ФИЛАТОВОЙ.
– Для меня открытием и удовольствием стал очерк с простеньким названием «Столица Урала» и особенно его автор Николай Никитин. Член «Серапионовых братьев», получивший на старте одобрение Горького… Но это литература 1920-х, которую мы считаем идеологически нудной, пресной, а тут текст с приёмами газетной фельетонистики. Какие чудные, едкие детали про «город без фантазии» – про лузгающий цирк, про кафе с однотипными названиями «Урал» и «Отдых», про активных клопов и главную достопримечательность – пожарного козла. Добивает фраза «Здесь и писать некому, и читать некому». Как вам такое про наш с вами родной город?
– Сегодня одним из самых модных и востребованных способов познания мира стало путешествие. Куда угодно. И даже не сходя с дивана. Причём проводниками всё больше выступают не профессиональные экскурсоводы, а простые люди. И на передний план выдвигаются: непосредственные впечатления, личный опыт, нетривиальный взгляд и неожиданный ракурс. Помните призыв советского времени «Хватит смотреть на мир глазами Сенкевича!»? Наконец он услышан. (Неслучайно всё чаще нам о нашей стране рассказывают иностранцы, видя всё «как бы впервые»). Зарисовки Николая Никитина – ровно из той же серии. Ярко, живо, фрагментарно, клипно – в духе современного взгляда на действительность. А то, что иногда нелицеприятно… Нам ли, с нашей историей и мифологией, которую мы сами так усиленно создавали… У нас и царя убили, и первый Президент России – отсюда, и даже Шигирский идол, самый древний в мире (!), – здесь же… А ещё уральский рок… Николай Коляда… Что нам с нашей славой бояться? А то, что мы сейчас с вами о журнале разговариваем, как раз опровергает «что здесь и читать некому, и писать некому». Да и тогда наверняка не так всё было. Едкость, пренебрежительность – обычный ход в моментах открытия, как и завышенный градус восторженности…
– Комедия «Калеки» Владимира Бабенко, профессора Екатеринбургского театрального института, – о тех, у кого «руки-ноги целы, а мозги повёрнуты». Первое впечатление: то ли анекдот, то ли фантасмагория. Начало 1950-х, Управление МГБ в сибирском райцентре. И маленький мальчик, сынок майора госбезопасности, играет в… разоблачение врагов. При том, что по малолетству он не выговаривает, перевирает многие серьёзные в этом контексте слова – сначала забавно. Но потом всё страшнее и страшнее. Ваше мнение: насколько пьеса может быть востребована театром сегодня?
– Это вопрос о том, способны ли мы на «проработку своей истории», как сказали бы социальные психологи. Совсем недавно «прошло» столетие революции. Случился ли хоть сколько-нибудь вменяемый разговор об одном из самых судьбоносных событий нашей истории? То ли «революция», то ли «переворот». Заговор или напасть. Не выработана способность к рефлексии, которая, в общем, – свидетельство взрослости. Каждая попытка разговора оборачивается криком и ором.
Пьеса «Калеки» – это само искалеченное время, прокатившееся бесчеловечным колесом репрессий по судьбам. В этом аду нет ни правых, ни виноватых – все повязаны одним ужасом. Ты палач – когда на вершине маховика, но вот провернётся колесо судьбы, и ты внизу. На дне. Или «найдёшь врага» по разнарядке, или сам жертвой станешь. Кстати, ребёнок в пьесе – это уже новое поколение, поколение Оттепели, когда он вырастет. Значит, возьмутся откуда-то другие силы, прорастёт что-то здоровое. В пьесе герои (те, кому удалось вывернуться из дикого вращения сорвавшегося маховика) находят для себя выход. Буквальный. «Уходят в лес». В народном сознании всегда жило стремление найти обетованную землю… Как этот финал интерпретирует театр, если возьмётся за постановку? В любом случае, это будет уход в иной мир. Не обязательно – на тот свет. Будет ли востребована пьеса? Пока тема лагерей и репрессий на сцене, по большей части, существует в инсценировках произведений Солженицына и Шаламова. Оригинальной драматургии практически нет. Это тоже о чём-то говорит. Мы как бы едем на том видении, что сформировано до нас. И это понятно: здесь градус достоверности – тот самый пропуск, чтобы просто подступиться к такой огромной теме, неподъёмно ужасноя и страшно болезненной. Театр точно в этом ещё не добрал. Пьесы о войне пишутся и идут. Но там всё понятно: кто враг, кто свой. Здесь – дело иное. Обвинение неизбежно обернётся на нас, в том числе и сегодня живущих. Что завело адскую машину? Ведь это не пришлые захватчики сделали с нами…
– «Ясень» Александра Козлова – ещё один тяжёлый сюжет номера, про онкобольного. Да ещё – из деревни, где «всю жизнь не знали ни больниц, ни докторов». Бездна реалий и точных оценок сегодняшней медицины. Полная безнадёга. При этом герой одержим мыслью найти своё дерево жизни… Насколько во всей этой истории оправдан хеппи-энд?
– Хеппи-энд? Не сказала бы. Как-то летом по пути на Керженец мы заблудились и оказались на берегу реки Смородина. Это была та самая река Самородина, Смердь-Река, как в былине «река-Смородина бурливая, болота, топи глубокие…» ТА САМАЯ РЕКА. Точка на карте сакральной географии. Их много на самом деле.
Герой повести получает от своей матери (уже умершей, и потому – во сне) некий ориентир. Дерево жизни. Дерево это Ясень. Его можно найти. Как Древо жизни в Эдеме. Герой находит свой Ясень, но уходит от него (значит, не обрёл бессмертия, но, следовательно, и не умер). Обещает вернуться. Когда «сделает тут дела». В этом мире.
Это, по-моему, один из лучших финалов, который мог дать автор. Насущное, обыденное смыкается с вертикалью, когда обретаются иные смыслы. Смыслы человеческого существования. Ясень – мировое дерево, мифологический архетип – и есть та вертикаль. Сложносочинённый и образный финал не изменил общей интонации достоверности, что особенно ценно, когда речь идёт о предельных моментах жизни, переходящей в смерть. Это повествование не о болезни – самой загадочной, часто неизлечимой и потому страшной. Это о жизни. Рассказ от первого лица, с полным ощущением того, что с автором это действительно происходило. Чего греха таить, сегодня тема онкологии стала почти общим местом. Литературу, кино, театр наводнили сюжеты подобной тематики. Это даже объяснимо: наконец снято табу, договор умолчания, тем более что это может произойти с каждым… не дай Бог.
Так хочется, чтобы герой излечился, чтобы эта чума ушла. Ведь человек имеет право дожить свой срок. Он просто имеет право жить. Если это хеппи-энд, то – пожалуй. Сквозь вязкую череду приступов боли, страданий, бессмысленного унижения телесного существования прорывается слабый шелест Древа жизни. Он абсолютно реален, этот звук живого леса. Также реален человек с бьющейся в нём болью и жаждой жизни. Мы не уйдём от этих тем. Нужно лишь суметь сказать об этом важные вещи. И желательно ещё найти своё Дерево жизни. Ведь оно, правда, где-то растёт… И кора его пахнет сеном… Поверьте, правда, пахнет…
- Опубликовано в №35 от 27.02.2019
Сюжет
Читаем с пристрастием
Представляем очередной номер журнала «Урал» с участием известных уральских литераторов.
