Россия без «Анны Карениной»

Раз в месяц «ОГ» представляет новый номер единственного в регионе толстого литературного журнала. На сей раз читаем «Урал» с прозаиком, литературным критиком Романом Сенчиным. Известный писатель переехал на Урал, живёт сейчас в Екатеринбурге.

— «Урал» завершил публикацию романа Елены Чарник «Хор». Что происходит сегодня с жанром романа? Каковы, на ваш профессиональный взгляд, тенденции развития жанра? Насколько вписывается в них роман Елены Чарник?

— В последнее время я особенно внимательно слежу в толстых журналах за романами и вообще произведениями крупной формы. Они появляются не так уж часто: основной объём прозы — рассказы и повести. По-читательски жаль. В ожидании, когда после первой половины романа через месяц появится вторая, есть своё удовольствие. Раньше романы в журналах печатались годами — вспомним «Анну Каренину»… Меня тревожит то, что практически нет больших, многолинейных романов. Грубо говоря, подобных «Войне и миру», «Тихому Дону». Русский роман — это всё-таки эпическое произведение, а сейчас почти все романы какие-то камерные. В общем-то, это повести. Хотя материала для широкого полотна, по-моему, предостаточно… Впрочем, ругать авторов я не вправе, так как и сам не могу замахнуться на большую вещь.

Не скажу, что я в восторге от «Хора», но роман для меня оказался полезным. В нём сплетены и современный европейский подход к прозе, которая стала граничить с эссе и почти игнорирует описание действия, диалоги, и петербургская нота, и малороссийская. Петербургская — это такой аскетичный урбанистический реализм с примесью мистики, некоей потусторонности. А малороссийская, южно-русская нота — это буйство словесных красок, фантазии, и опять же, толика мистики. И то и другое я заметил в романе Елены Чарник. Он очень интересен в первую очередь не в плане сюжета, а в отношении формы. Впрочем, не хотелось бы, чтобы такая форма стала в русской прозе главенствующей. Лучше — одной из многих.

— Поясните. Речь, как я понимаю, уже не об отдельно взятом романе, а о качестве всей отечественной прозы?

— Я приверженец реализма с чётким сюжетом, обилием прямой речи, выпуклыми героями. Но стопроцентный реализм невозможен, вреден. Это приводит к омертвению литературы. Поэтому должны развиваться разные жанры, должно происходить их скрещивание, так называемый синкретизм… В девяностые годы реализм был в загоне, пишущие его считались последователями, осколками соцреализма, и к началу нулевых стало очевидно, что проза потеряла огромное число читателей, которые искали в художественных произведениях жизнь. Оказалось, что реализм всё же необходим. Появилось течение «новые реалисты», которые вернули внимание к современной прозе. Сейчас мы наблюдаем некоторое равновесие, когда в российской литературе на равных представлены и постмодернизм, и филологическая, интеллектуальная проза, и реализм, и авангард… Не хотелось бы это равновесие вновь потерять.

Из малой прозы апрельского номера с удовольствием прочитал небольшую повесть Арсена Титова «И Бабалым». Вернее так, начал читать с удовольствием, так как являюсь давним поклонником титовского слога, но когда понял, что действие происходит в советское время, интерес ослабел. О прошлом сейчас пишут очень много, мне лично поднадоело… Хорошо, что не бросил, добрался до того момента, когда действие переносится в наше время. И байка, формально являющаяся основой повести, превращается в серьёзную историю, а финал вообще лиричен и грустен… Спойлерить * не буду, советую прочитать.

— То, что вы стали нашим земляком, изменило ли приоритеты в чтении «Урала»? Повлияло ли на особенный интерес к чему-то, ожидания?

— Очень ценю в «Урале» рубрику «Краеведение». Раньше читал статьи и очерки в ней с неким абстрактным интересом, а теперь, когда стал жить в Екатеринбурге, с вниманием. Нужно знать место, где обитаешь.

Большой очерк Георгия Цеплакова под не очень вкусным названием «Культурные мифы города: система координат» написан на самом деле сочно, ярко, увлекательно. Прочитал запоем. Когда закончил, появилась тревога, которая, знаю, мучает многих прозаиков: нон-фикшн читать интереснее, чем фикшн. Что-то нам, прозаикам, нужно с этим делать.

— Что именно? Вообще, чем сами объясняете возникший в последнее время больший интерес к документальной прозе, чем к чистому вымыслу?

— Я только что упомянул о новых реалистах. Они пришли в литературу в самом начале нулевых с практически документальной прозой, прозой факта, человеческим документом. И Сергей Шаргунов, и Илья Кочергин, и Денис Гуцко, и Захар Прилепин, Герман Садулаев, и многие другие тогда молодые люди. В общем-то, именно достоверностью их повести и рассказы и обратили на себя внимание. Сейчас таких произведений вновь очень мало. Новые реалисты исчерпали собственный жизненный материал. Нынешние дебютанты, как правило, приходят с очевидным вымыслом. Проза теряет читателя, который склоняется к документалистике.

— Роман Валерьевич, в апрельском номере — и ваш материал о книге Вячеслава Курицына «Набоков без Лолиты». Рецензии редко попадают в поле наших обзоров: всё-таки жанр специфический. Но Курицын — наш земляк, за творчеством которого читающий Урал следит. Тем более его книга — о Набокове. Двойной интерес! Да ещё писалась 20 лет… Скажите, действительно «можно стать фанатом Набокова, осилив книгу Курицына»?

— Книгу Вячеслава Курицына я читал трудно и долго. Пришлось обложиться книгами самого Набокова, постоянно заглядывать в них, читать те абзацы, на которые иногда двумя-тремя словами ссылается Курицын, но это слова очень вкусные, они увлекают, манят читать Набокова внимательно. Сейчас могу сказать, что благодаря книге Курицына я открыл для себя Набокова. По крайней мере того Набокова, который писал по-русски — Набокова времен «Сирина».

— Кстати, в журнале оказалось два материала, посвящённых Набокову. Нас, всё больше привыкающих к облегчённому чтиву, журнал словно встряхивает и возвращает к писателю, не рассчитанному на чтение на бегу. Насколько вы разделяете мысль, которую с постоянством повторяет на ТВ, в передаче «Игра в бисер» Игорь Волгин: «Читайте и перечитывайте классику»? Как её могут «читать» толстые журналы?

— Восприятие произведений Чехова, Льва Толстого, Гончарова, Достоевского меняется по мере взросления читателя. В этом я убеждаюсь, раз в пять-семь лет перечитывая почти всего Чехова. Литература — загадочная вещь. В своё время Державин считался слабым по сравнению с Тредиаковским, потом Жуковский по сравнению с Державиным, потом Пушкин по сравнению с Жуковским. Современники никогда не оценивают писателя, особенно нового, по достоинству. Но становиться ретроградом, упорно не принимающим условного Пушкина, потому что был Державин, нелепо. Важно читать и современную прозу (в тех же толстых журналах). И не бояться, что она уступает классике.

• Опубликовано в №69 от 20.04.2017