«…Значит, мои миры не исчезнут»

• Опубликовано в №224 от 01.12.2016 

В ноябре случилась новость «планетарного масштаба» — одной из малых планет в Главном поясе астероидов Солнечной системы дали имя Владислава Крапивина (точное наименование — (407243) Krapivin). Такое решение принял московский астроном Тимур Крячко, который и открыл новый объект на небосклоне. Учёный решил, что планета будет носить имя писателя, в книгах которого «рассказывается о людях, живущих высокими идеалами дружбы, любви, чести, верности» — так сказал сам Крячко.

…Наш разговор с Владиславом Петровичем состоялся ещё летом, в преддверии юбилея отряда «Каравелла». Тогда больше говорили об отряде (интервью об этом вышло в номере «ОГ» от 2 июля 2016 года), но, конечно, не могли не говорить о мирах Крапивина — я не о новой планете Солнечной системы, конечно. Я о тех вселенных, что стоят на книжных полках у большинства мальчишек и девчонок.

«Не уступая времени»…

— Сейчас пишу гораздо реже, — рассказывает Владислав Петрович. — Но не потому, что времени нет, просто как-то устал. И ещё исчерпал себя. У меня около сотни крупных повестей и романов. Смотрю на полки и осознаю, что я успел сказать то, что хотел. Не всё из того, что я создал — это хорошо, я отдаю себе в этом отчёт, но при этом у меня продолжают переиздавать книги. А значит, их читают — издатели сегодня не будут ничего делать просто так. Издают «Оруженосца Кашку», которого я написал более полувека назад. Вырастают новые дети, для них эта книга — открытие. Разве я мог думать в 1965 году, что эта книга будет кому-то интересна через полвека? Писал я через день — день в «Каравелле», день дома: вскакиваю с утра, сразу писать. Многое, конечно, я не успел в жизни из-за дикого темпа. Но единственное, что я действительно успел — книжки я писал всегда, не уступая времени.

— Были творческие кризисы?

— Были. Брал себя за шиворот. Отводил к столу, заставлял работать. Садись, скотина, и пиши. Я всегда знал, что это единственное, что я умею по-настоящему. И если не буду я этим заниматься — тогда «зачем на земле этой грешной живу»?

— Часто перечитываете свои книги?

— Да, часто. Я не понимаю авторов, которые говорят: «Как только я написал свою вещь, я тут же теряю к ней интерес»… Да как так можно? Если я пишу об этих героях, они мне становятся родными. Это мои близкие люди, понимаете? Я создаю свой мир, и мне нравится в этот мир возвращаться. И я перечитываю, чтобы вернуться в компанию дорогих мне людей. Мне там хорошо. И я всё чаще и чаще туда возвращаюсь в последнее время.

— Много ли у вас идей, задумок, которые так и не реализовались?

— Куча. Но я их не буду уже никогда реализовывать. Частично я раскрыл их в других книжках. В принципе, я написал всё, что было задумано. Сейчас я сижу над последней книгой — но даже не знаю, надо ли её заканчивать, потому что боюсь, что начну повторяться.

— Вас уже давно называют живым классиком.

— Пока живым (смеётся).

— Библиотеку в честь вас называют, фестиваль Крапивина проходит… Вы сами ощущаете, что вы — классик?

— Никогда в жизни. Классик — это Гомер. Ну, Пушкин классик. Классики — те, кто давно уже померли и остались в памяти людей, продолжают им нравиться и чему-то доброму их учат. Я — ещё пока живой. Всё это слова, на самом деле. Дописать бы начатую книжку…

— Как вы относитесь к тому, что ваши книги изучают в школе?

— Когда книги попадают в школьную программу, они становятся обязаловкой, их требуют читать, анализировать, ставят за них двойки. Я не хочу, чтобы за мои книги детям ставили двойки. Пусть берут в библиотеке и читают, когда хотят… Для меня мои книги и строгая учительница — вещи несовместимые.

— Когда впервые подумали, что писательство может стать вашей профессией?

— Я закончил университет. У меня дипломная работа была творческая — подборка рассказов. Эти рассказы мои преподаватели отдали в издательство, где мне предложили сделать сборник. Он вышел, и мне все стали говорить, что неплохо получается… В тот момент я подумал, что это может стать моей профессией. Но всерьёз я об этом задумался не раньше, чем когда меня приняли в Союз писателей. Раз член союза — всё, никуда не денешься, удостоверение в кармане.

— В ваши «книжные миры» невозможно не поверить — мы в детстве играли в безлюдные пространства во дворе. Верили, что попасть сюда могут только избранные — и однажды до полусмерти напугали прохожего, который выгуливал там собаку. Бросились на него со словами: «И вы тоже можете сюда пройти, и вы тоже избранный».

— Спасибо, вот за эти слова спасибо. Расстрогали меня. Я знаю, что эти миры существуют. Я в них верю, не считаю их придуманными. Писать о чём-то и не верить — это ремесленничество. И по-этому мне так важно знать, что и вы верите. Значит, мои миры не исчезнут.

«Детство никогда не умирает»

— Дети шестидесятых – девяностых и современные — разные?

— Дети всегда дети, но есть, конечно, различия в интересах, связанные с развитием технологий. Это материальные различия. А в духовном плане дети всегда о чём-то мечтают. Всем хочется какой-то экзотики, путешествий, приключений, всем нужны настоящие друзья рядом. Это всегда было и будет — и в древние времена, и сейчас. Как писал Владимир Луговской, «Умирают царства на земле, детство никогда не умирает».

— А ваше самое первое воспоминание из детства какое?

— Я сижу у мамы на коленях. На ней — синяя в белый горошек кофточка. Я сижу, прижимаюсь щекой к её груди. Я смотрю в окошко, а там одноэтажный деревянный жёлтый дом, и мне этот дом очень нравится. И моё первое воспоминание — этот освещённый солнцем дом. Это мне, наверное, шёл второй год. Потом в этом доме жили мои друзья. До сих пор он у меня остался в памяти.

— Вы отмечали как-то, что ваши главные дела в жизни — отряд, писательство и семья. И со стороны кажется, что всё получилось в каждой из этих сфер… Вы себя считаете счастливым человеком?

— Не знаю. Во-первых, далеко не везде и не всё получилось. Во-вторых, не всё получилось так, как я хотел. Я себе никогда не задавал такого вопроса, счастлив ли я. Семья… Семья у всякого есть. Здесь особой хитрости не надо. Отряд — вот он. А вот что касается писательства — это действительно было трудно. Это могло получиться, а могло не получиться. Могло рассыпаться в любой момент… Но не рассыпалось. И если говорить о главном — я хотел стать писателем и стал им. Тогда — да, получается, я счастлив.