Евгений Зашихин – близкий друг Виталия Воловича – о судьбе и творчестве Художника.
Шестидесятник
Творческая личность, сосредоточенная на самоедстве по отношению к собственной внутренней жизни, и оттого человек душевно неустроенный, безбытовой (если в одно слово – трудоголик, если двумя – добавьте через дефис дефиницию одиночка), В.М. Волович тем не менее принадлежит к определённой социокультурной общности. Он – яркий представитель «шестидесятничества».
Сказанному про свою возрастную генерацию в его «Записках художника», что под названием «Мастерская» выходили в Москве (2008) и Екатеринбурге (2017), он горестно напишет: «Шестидесятники… Мы живём в опустевшем и вполне равнодушном к нам мире. Мы интересны только друг другу. Мы видим и ценим друг в друге свидетельство собственной жизни. Доказательство её реальности… Но с каждым ушедшим эта реальность становится всё призрачнее…».
Не стану комментировать эту исповедь. Как не стану повторять азбучное: в массе своей «шестидесятники» – дети советской интеллигенции 1920-х –1930-х – рано попали под прессинг коммунистической пропаганды. Вот воспоминание В.М., датированное тем самым знаменитым 1937 годом:
«В 9 лет я пережил глубокое потрясение… Как-то вечером родители допоздна засиделись в столовой. <…> Дверь была прикрыта неплотно… Мама тихо, почти шёпотом, сказала: «Он убийца, убийца…» – и заплакала. <…> Задохнувшись от ужаса, я понял, что они говорили о Сталине… <…> Я лежал с сильно бьющимся сердцем… «Мои родители – враги… Я должен рассказать об этом в школе… Но тогда их арестуют… Что же делать?»».
Кончилось всё это тяжёлой нервной горячкой: «Две недели я пролежал в постели, медленно приходя в себя после пережитого потрясения» – и ни сам он, ни его родители «даже не подозревали, на каком волоске висела наша общая судьба в ту страшную ночь…».
Виталий Филиппов
Начну с уточнения, что родился Волович в августе 1928 года в Спасске Дальневосточного края (а Приморским последний станет только в 1938-м). И лишь через год после рождения мальчика город официально поименуют Спасск-Дальний.
Была ли у мальчика тогда фамилия Волович – сегодня уже не установить. Известно лишь, что в детский сад на Урале его записали как Филиппова.
В «Записках художника» Волович крайне лаконично высказался об отце. Да и что он мог тут комментировать, ведь такое нельзя держать в памяти: «По рассказам мамы, отец сказал: «Я или ребёнок». Мама сказала: «Ребёнок»».
Его мать – Чарна Лотоцкая (1902–1950), дочь портового рабочего из Владивостока, в три года осталась сиротой, но окончила гимназию. После прихода советской власти работала машинисткой в губернском отделе бывшей ЧК – теперь Объединённого госполитуправления (ОГПУ) при Совнаркоме СССР. Возможно, тогда она и стала Клавдией Владимировной Филипповой. Уже под этим именем она работала в адвокатской конторе и газете «Приханкийская правда».
Переезд в Свердловск в 1932 году был для неё, по словам сына, «отчаянной попыткой вырваться из обстоятельств несложившийся жизни».
Где-то в середине 1930-х Клавдия Владимировна Филиппова становится женой писателя и литературоведа К.В. Боголюбова. И только в конце войны в их семейных отношениях случится кризис...
Витя Боголюбов
Под такой фамилией мальчик пошёл в школу в 1936-м. Учился на отлично (когда придут война и голод, это пройдёт). А ещё он пристрастился к книгам, благо библиотека у отчима была прекрасная, к тому же тот, университетский преподаватель, «приучал» к серьёзному чтению.
Волович помнит книжные полки от пола до потолка вдоль всего коридора и в комнатах их квартиры в доме, что был на углу Декабристов и Мамина-Сибиряка: «Библия и «История крестовых походов», Байрон, Вальтер Скотт, Сервантес... Шекспир и Шиллер… А дальше Дюма, Ренан, Гёте и особенно любимый в то время Генрик Сенкевич».
При этом Витя Боголюбов не только запоем читал, но и подолгу, часами разглядывал иллюстрации – того же Мориса Леруа к «Трём мушкетёрам» или Гюстава Доре к «Неистовому Роланду». Тогда же пришло увлечение: вечерами рисовал бесчисленные замки, вырезал из картона и раскрашивал фигурки рыцарей, герольдов, оруженосцев.
Подобные изображения рыцарей, образ в культуре многозначный, будут сопровождать Виталия Воловича всю жизнь. Не только в его станковой гравюре, где обнажённых сексапильных девиц (ещё один любимый у художника образ) домогаются фигуры с плюмажами (символ благородства) и в стальных панцирях, за которыми – увы! – пустота. Но и на «фирменном» изоавтографе – галантном (коленопреклонённом) рисуночке, которым он обычно сопровождает особо приязненные надписи на даримых книгах.
Необычный изоавтограф Виталия Воловича
Именно чтение – особенно в страшные годы войны – помогало юному художнику уйти от жестокости настоящего в сладкий сон: там воображаемо жили добро, справедливость, сочувствие, любовь. Без этого поиска идеалов все текущие мерзости той повседневности неминуемо можно было бы принять как норму.
Только и от книг приходилось отвлекаться, «возвращаясь в реальную жизнь. В ней были школа, холод и постоянное чувство голода». К слову, в дневниках Воловича – а он их вёл и в школе, и в художественном училище, где есть и про девочек, которые нравились, и про тимуровскую команду, в рядах которой он с одноклассниками ходил пилить дрова, и про муки творчества («Искрутил себе все мозги, но разве из пальца высосешь тему?»), поштучно сосчитаны плюшки, выданные в школе, четверть кусочка хлеба, в котором отказала мама, или кусочек белой булки, которой оделил папа…
Виталий Волович
Осенью 1943 года, сложив между двумя картонками рисунки сына, мама привела его в художественное училище. Оно занимало тогда три комнаты на пятом этаже филармонии – ниже находился кожевенный склад, откуда и совершали свои набеги по зданию десятки крыс.
Крысы – из «вечерних» (когда учились в третью смену) впечатлений. А вот что вспоминается про смену первую: «Утром, когда мы вбегали в аудиторию, из драпировок и восковых яблок медленно сползали ржавые хомяки и с неохотой уходили за планшеты, стоявшие вдоль стены…».
Условия для занятий отличались суровостью: «В училище было чудовищно холодно… сидели на уроках, не раздеваясь. <…> Мы писали акварелью… протыкая черенком кисти тонкую ледяную корку в банке с водой».
На занятия Виталий Волович (в училище к нему вернулось его настоящее имя) до третьего курса ходил в ватнике, затем носил подаренный кем-то из подруг мамы протёртый до рыжих пятен старый женский реглан. А то и не ходил в училище, пропуская занятия, поскольку увлёкся оперным пением.
Увлёкся – мягко сказано, в «Мастерской» это звучит навроде записи из милицейского протокола: «Не было никому ни минуты покоя от моей страсти к пению». Вспоминая о той своей переполненности мелодиями и ариями сегодня, В.М. Волович со свойственным ему артистизмом находил в ней много забавного. А итогом «сумасшедших распевок» в безлюдном (похолодало) парке Павлика Морозова (петь дома уже стеснялся) стали жестокая ангина и сорванный голос…
При этом изобразительному искусству подросток учился так же истово, благо наставники в «художке» были мастеровитые.
После окончания художественного училища в 1948-м Виталию Воловичу пришлось по максимуму включиться в зарабатывание денег: у мамы после работы на износ в годы войны открылась тяжёлая форма туберкулёза лёгких. Тогда – параллельно с преподаванием в детской художественной школе при СХУ – он стал сотрудничать со Свердловским книжным издательством. А по сути, начался очередной виток в его профессиональном становлении.
Первым наставником на новом для Воловича поприще оказался Александр Соломонович Асс, тогда художественный редактор СверлГИЗа. Он не только привлёк молодого живописца к оформлению книг, но, когда выяснилось, что тот на практике почти что не рисует тушью, учил его чёткой «живой линии» пером, штрихам, заливке тушью, а также основному в иллюстрировании.
Дебютные картинки Воловича к рассказу «Суворовец» для детского альманаха «Боевые ребята» переделывались более десяти раз – дорабатывались бы ещё, но горели сроки сдачи в типографию. Разумеется, это было сильным ударом по самолюбию: «Я был настолько унижен своей беспомощностью, что поклялся никогда больше даже близко не подходить к издательству…»
Волович В.М. «Гротески. Корабль дураков». 2011. Репродукция сделана на выставке «Корабли, дураки, женщины и монстры» (2 марта 2017), ЕГСИ
Становление
Вот так, зарекаясь (что больше ни в жизнь…), чертыхаясь и переживая, Виталий Волович делал свои первые книги.
Чертыхаясь, потому как всё больше заказывали ему оформление каких-нибудь справочников и путеводителей.
Переживая, потому как всё ещё мало что умел. И в первой полноценной его работе (25 полосных иллюстраций + три заставки) над повестью Олега Корякова «Приключения Лёньки и его друзей» (1949) – обложку для книги выполнил О.Д. Коровин.
Оформлял Волович и сборники стихов уральских поэтов. С его обложками вышли «Сторона» Николая Куштума (1953), «Сверстники» Елены Хоринской (1954), дебютные для Беллы Дижур «Раздумья» (1954), «Дороги» Михаила Пилипенко (1955) и т. д., дизайн которых сам художник впоследствии критиковал.
Первым его громким успехом стали рисунки к «Кладовой солнца» (1953) Михаила Пришвина (тот прислал в Свердловское издательство полное респекта письмо).
Однако по-настоящему рубежным для художника, на мой взгляд, оказалось оформление «Мансийских сказов» Маргариты Анисимковой (1960). Изобретательность В.М. Воловича, придумавшего 14 (по числу текстов) оригинальных шмуцов-заставок, да ещё и нарисовавшего персонажей этих сказов в самобытном «северном» ключе – предельно лаконично и узнаваемо – вызывает восхищение. Другим сказам повезло меньше. Речь о выпуске «Малахитовой шкатулки» П.П. Бажова (1963) – первой большой работе Воловича-книжника: девять цветных гравюр-иллюстраций, 22 чёрно-белые заставки и суперобложка, отмеченные, кстати, дипломом 2-й Всесоюзной выставки эстампа. Но идеологическая комиссия Свердловского обкома КПСС тогда потребовала «отменить» награду: к тому времени мало кто из числа местной «власти» сомневался, что художник – формалист.
Волович В.М. Ричард III с короной. Лист из серии иллюстраций к трагедии В. Шекспира «Ричард III». 1967. Бумага, офорт. В собрании Екатеринбургского музея изобразительных искусств
«Я – книжный график»
Вся эта травля инакомыслия на местах привела к тому, что отношения В.М. Воловича с издательством (оно в 1964-м сменило имя на Средне-Уральское книжное) на несколько лет прерываются. Его даже уберут из редколлегии «Уральского следопыта», членом коей он был со дня основания журнала.
Волович уезжает в столицу «искать работы», живёт в мастерской у Бориса Жутовского (другом ещё по СвердлГИЗу), активно общается с земляком Эрнстом Неизвестным, с художниками-нонконформистами – Ильёй Кабаковым, Юло Соостером, Владимиром Янкилевским, Виктором Пивоваровым, Эдуардом Гороховским...
В 1965 году В.М. Волович презентовал на Международном конкурсе художников-иллюстраторов в Лейпциге (ГДР) четыре разворота к балладе Р.Л. Стивенсона «Вересковый мёд». Позже стал лауреатом выставки иллюстрации в чехословацком Брно.
Его столичный дебют – наполненные драматургической динамикой и экспрессией контрастов цветные и чёрно-белые иллюстрации к «Песне о Буревестнике» и «Песне о Соколе» Максима Горького, в том же 1965-м выпущенным «Художественной литературой», вызвал воодушевляющий интерес специалистов и диплом на конкурсе «Искусство книги».
Волович В.М. Король Марк уносит Тристана к берегу моря. Из серии иллюстраций к роману Ж. Бедье «Роман о Тристане и Изольде». 1972. Бумага, автолитография. В собрании Екатеринбургского музея изобразительных искусств
К тому времени поменялось руководство в Средне-Уральском книжном издательстве, и В.М. Волович возобновляет работу с ним. Результат – оформление «Романа о Тристане и Изольде» Жозефа Бедье (1978) и «Эгмонта» Иоганна Вольфганга Гёте (1982) отмечены специальными дипломами на «Искусстве книги». Были и другие яркие работы, например, оригинальное подарочное издание «Слово о полку Игореве» (1982).
Волович В.М. Плач Ярославны. Из иллюстраций к книге «Слово о полку Игореве». 1982. Бумага, офорт, лак мягкий. 52.6х72.4. В собрании Екатеринбургского музея изобразительных искусств
Далее был последний книжный проект со Средне-Уральским – «Орестея» Эсхила (1989). Она не вышла: «Издательство разваливалось…. Я бросил графику» (так и это зафиксировал В.М.). На самом деле, его работа с книгой продолжилась: редкий год, когда мэтр не издавал в «Автографе» роскошные альбомы (скажем, «Женщины и монстры») со своими работами в технике линогравюры, офорта, литографии, а то и в темпере, акварели, гуаши. Конкретика стилевых решений мотивируется заложенной в замысле работы степенью экспрессивности, а выразительность линий и штриховки соседствовали здесь с поиском монументальности. В какой-то мере это был своего рода монумент сделанному им в искусстве.
Резюме (опять же со слов В.М.): «Как художник я почти не изменялся, но постоянно изменялись обстоятельства художественной жизни. В системе соцреализма я считался формалистом. Во всяком случае, имел в связи с этим определённые неприятности. Затем, никак не изменившись, я перешёл в разряд постмодернистов. А заканчиваю свою творческую жизнь, опять же нисколько не изменившись, чуть ли не хранителем реалистических традиций и ретроградом».
- Опубликовано в №149 от 21.08.2018
