Ян Габинский: в сердце одна любовь - кардиоцентр

Уральский институт кардиологии, или кардиоцентр, как привыкли называть его горожане, — такая же визитная карточка Екатеринбурга, как Уралмаш или Коляда-театр. Ему нет и сорока. По меркам истории — один удар сердца. Для многих, кто там работает, — целая жизнь: студенческая молодость, профессиональное становление, признание коллег. В их числе и Ян Габинский, герой сегодняшней рубрики «Персона». Он пришёл сюда в середине 70-х и прошёл все ступени профессионального взросления от простого врача до главного кардиолога Екатеринбурга и УрФО.

В припеве Гимна кардиологов России, который поют и слушают стоя, есть такие слова: «Сердце / Мы отдаём другим./ Трудно,/ Но нам нельзя иначе». Немного пафосно, но — правда. Его автор — руководитель Уральского института кардиологии Ян Габинский.

— Ян Львович, врачи делают «зарубки» — сколько жизней спасли?

— Наверное, больше тысячи. Но я галочки не ставлю. И свою сверхъестественную значимость не ощущаю: не Я спас, а МЫ спасли. В первые годы работы, теряя пациентов, сильно переживал. Довольно молодым почувствовал кожей, нутром, как хрупка и мимолётна человеческая жизнь: только была, и вот её уже нет. Поэтому, если тебе дано моральное право продлить эту жизнь, не можешь этим пренебречь. А можешь — уходи из медицины.

Если тебе дано моральное право продлить эту жизнь, не можешь этим пренебречь. Фото из архива кардиоцентра.

— Почему одни становятся хирургами, другие —терапевтами?

— Нередко выбор подсознательный, у кого-то призвание, у кого-то гены или характер: хирурги — часто прямые, суровые, жёсткие люди, терапевты — более интеллигентные, мягкие. Мне могла бы от мамы хирургическая жилка передаться. Но она отговаривала становиться хирургом. В 16 лет не понимаешь до конца, кем хочешь быть. На первых курсах интересовался терапией, анестезиологией, реанимацией, к третьему был уверен, что хирургия — не моё.

— На решение пойти в медицину больше повлиял пример мамы или брата?

— Володя уехал в медицинский поступать, когда я ещё в школе учился. Думаю, влияние мамы. Была непререкаемый авторитет. Во всём. Она так любила порядок, что мы даже на работу к ней боялись приходить. В Черновцах мама заведовала отделением в госпитале инвалидов, была главным хирургом города. Всегда — очень строгая, в белом колпаке. Дома же готовила, убирала, стирала, как обычная женщина. Как мама.

«Заграничная» жизнь: Украина, Черновцы, 1955 год. Фото из личного архива Яна Габинского.

— Сердце, говорят, довольно примитивный орган, пересадить его гораздо легче, чем, скажем, печень или почку. Но именно оно воспето, опоэтизировано...

— Без почки, скажу я вам, можно прожить, а без «примитивного» сердца — нет. Как бы просто не выглядело, оно держит жизнь в кулаке, перекачивая кровь, нужную всем органам для существования.

— Энергия вашего сердца больше тратится на борьбу или на поступательное развитие центра?

— Кардиоцентр — не просто больница. Я могу его сравнивать с клиникой Чазова, с центром Лео Бокерии, Евгения Шляхто в Санкт-Петербурге. Борьбы было много. Всегда. Но грязь, которая выливалась, не прилипла. Я с удовольствием хожу на работу, вглядываюсь в глаза пациентов, ищу в них ответную реакцию. И чувствую, что она положительная.

— А в глаза коллег часто смотрите?

— Коллеги — главная ценность моей жизни. Коллектив — наша общая большая заслуга, моя забота и моя радость. Я в них вижу и классных специалистов, и людей, которые никогда не предадут. Настроение, царящее в кардиоцентре много лет, мне дорого.

— У вас мизерная текучесть кадров. Что держит людей? Профессиональный интерес, условия работы, атмосфера или просто некуда уйти?

— По опросам социологов, зарплата для врачей не всегда на первом месте. Оборудование и технологии — тоже. Хотя это очень важно. Самое важное — человеческие взаимоотношения в коллективе и возможность профессионально развиваться, совершенствоваться.

— Про КВНы в свердловском мединституте до сих пор ходят легенды. Вы были капитаном команды. Над чем смеялись в молодые годы?

— Над политиками не шутили так активно, как сейчас. Скорее — над нашей жизнью. В 60-70-е — была другая страна, творческое начало вырывалось наружу, песни нашего времени хотелось петь. На первом курсе я собирал картошку в Красноуфимском районе, а на следующих курсах в агитбригаде по полям ездил, пели и веселили студентов, поднимали боевой дух.

— Многие думают, что вы всего так и добивались, смеясь и играючи: в 28 — заведующий отделением крупной больницы, в 30 лет — кандидатская диссертация, в 41 — докторская...

—Завистливые взгляды всегда были: симпатичный парень пел в школьном ансамбле, играл в баскетбол, бегал в эстафете на чемпионате Украины, с красным дипломом закончил мединститут. Я не стремился быть отличником, но в аттестате у меня только две четвёрки. При этом учительница по украинскому языку считала, что мой брат Володя будет доктором, а я — шофёром.

Несмотря на лихость молодости, я вовремя понял, что главное в жизни — приносить реальную пользу. От учителей своих — Бориса Кушелевского, Семёна Бараца, Владимира Хейнонена, Игоря Оранского я воспринял кардиологический дух и твёрдую уверенность, что у школы должно быть продолжение.

Кто-то всю жизнь живёт на вторых ролях, и для него это хорошо. А кто-то хочет быть первым. Будучи человеком амбициозным, я реально оценивал свои возможности и локтями никого не распихивал. В трудовой книжке одна запись с 1976 года, когда я пришёл сюда врачом. Мне было 28 лет, когда срочно нужно было назначить нового заведующего отделением. В силу молодости меня хотели сделать исполняющим обязанности. И это уже было круто. Но тут проявились мои амбиции: «Или сразу заведующим или отказываюсь вообще. Или доверяете, или... Считаю — справлюсь». В меня тогда поверили, хотя претендовали и более зрелые, и более заслуженные доктора. Потом потекли анонимки, мелкие и не очень неприятности. Со временем всё перемололось. Я ставил перед собой цель и всегда старался её добиваться.

Таким он начинал создавать кардиоцентр. Фото из личного архива Яна Габинского.

— Стали революционером?

— Я бы не сказал, что мы революцию совершили. В 1991 году начинали отделяться от больницы скорой медицинской помощи. Я был уверен, что и молодой человек может влиять на производственную ситуацию. По сути, мальчишка, принимал зачёт у солидных врачей в отделении. Оказалось, многие не знают новую литературу, не знакомятся с современными методиками. Коллеги в возрасте пытались меня переубедить, навязывали старые методы, не хотели овладевать современными технологиями, от которых зависела жизнь больных. Начались проверки, решали, оставить молодого Габинского или нет. А я говорил, что через два-три года мы должны полностью компьютеризировать процесс лечения. Тогда слово «компьютер» было не на языке совсем. Меня назвали мечтателем, но через пять лет так всё и случилось.

За многими процессами наблюдают сегодня через компьютеры, которые казались мечтой лет 30 назад. Фото Алексея Кунилова.

— К вам прислушивались? Ваше мнение было важным для окружающих? Имело вес?

— Мое мнение было вопреки тогда существовавшему. Хотя впоследствии оно оказывалось правильным. Мы двигали вперёд инфарктное отделение, стремились, чтобы у нас работали самые лучшие врачи. В 30 лет меня назначили главным кардиологом Екатеринбурга, пришлось побывать в каждом подразделении: тогда создавались палаты интенсивной терапии и специализированные кардиобригады, мы учились овладевать реанимационными технологиями. Ломали устои.

— Один из самых первых моих материалов про кардиоцентр много лет назад начинался примерно так: «Пока сердце не заболит, человек не задумывается, что оно у него есть». Когда вы поняли, что у вас оно есть?

— В 2003 году, когда баллотировался в мэры Екатеринбурга. Тогда мои противники и оппоненты разыгрывали искусные партии, шёл в ход густо-чёрный пиар. Я стал четвёртым из двенадцати. Может, судьба отгородила от этого места? Страшный был период. Тогда и случился первый инфаркт, я на себе узнал, что это такое. Вся боль и все тревоги рубцуются на сердце.

— Объединяющая заповедь для политика и врача — «Не навреди»?

— Да.

— Попытка быть публичным политиком — из числа авантюрных?

— Политика — инструмент самовыражения. Я знаю, что такое жизнь и смерть, и хотел для себя понять, представляю ли интерес для общества, могу ли решать проблемы обычных людей. Наверное, многое поначалу в моих словах и поступках было наивным. Но когда я понял, что как депутат не могу противостоять этой машине, попробовал свои силы на выборах мэра. Я очень благодарен тем 55 тысячам горожан, которые проголосовали за меня, поверив, что я могу быть честным с ними. Я пропагандировал гуманное отношение к людям.

— Как вы опишете свою кардиограмму судьбы?

— На ней есть разные зубчики. Вверх идут, вниз. Слава богу, верхние превалируют.

— А вниз глубоко идут?

— На треть.

— Какую роль в вашей жизни сыграли женщины?

— Если кардиохирурги преимущественно мужчины, то кардиологи — женщины. Это разумно: попавший в беду больше слушает женщину-врача, тянется к ней, как к маме. Она может убедить, уговорить, направить, пожалеть. И в нашем центре работают в основном женщины. И друзья преимущественно женщины. Мне повезло, наверное: они совершенно искренние, помогали в самые тяжёлые минуты. Они меня понимают и наставляют.

Даже опытным врачам нужно постоянно учиться. Фото Алексея Кунилова.

— У медиков Екатеринбурга к вам достаточно полярное отношение...

— Мне рассказывали: в машине одного врача играл диск с моими песнями, он восхищался мелодией, словами. Когда водитель сказал, что автор — Габинский, врач разочарованно протянул: «Ну да, чувствуется, что ничего особенного». Я насмерть стою за интересы своего центра и коллектива. Кому-то это не нравится, у кого-то наверняка есть профессиональная зависть. Стараюсь быть выше этого. Раньше было обидно. Человек должен жить в равновесии со своей совестью. В жизни много разных поступков, эпизодов, случайностей, требующих принятия решения. И они должны всегда согласовываться с голосом твоей совести, быть честными для тебя, чтобы было не стыдно внутри. Ты можешь соврать, приукрасить, сказать не совсем правду, но внутри понимать, что принятое решение — голос твоей совести. И это не высокие слова. Я так старался жить и поступать. По внутренней справедливости. Невозможно всем нравиться. Я не композитор, не поэт, но кому-то моё творчество близко, кто-то получает удовольствие. Кого-то, безусловно, оно раздражает. Надо окружать себя людьми, с которыми тебе приятно.

— Но ведь они могут льстить?

— Это и есть жизнь. Чуть высунешь голову, тебе по ней обязательно стукнут. Первому всегда очень тяжело.

— Вы чувствуете себя первым?

— В некоторых делах — да.

— Вы состоятельный человек?

— Не бедствую.

— Первоочередная статья расходов?

— Питание. Здоровое питание. Три года мы делали передачу о сердце, и она заставляла вести здоровый образ жизни. Я научился себе отказывать в том, что вредит сердцу — переедать, есть жирное и острое, лежать на диване после ужина или обеда, возвращаю в свою жизнь спорт.

— Вы болельщик?

— Страстный. Хожу на игры «Автомобилиста», на баскетбол, на футбол. Кричу на трибунах.

— Для сердца это полезно?

— С точки зрения врача, хорошо кричать на стадионе, это выброс негативной энергии. А если твоя команда выигрывает, вдвойне хорошо. Наши команды должны чаще выигрывать, они в ответе за здоровье горожан.

— Сколько вы стихов написали?

— Не знаю. Брат все записывал — на салфетках, на клочках бумаги, в тетрадках. Я однажды просто собрал самые любимые и записал. В нотной грамоте не особо силён, попросил, чтобы аранжировали. Записал диск.

— Нет чувства неловкости, что обнародовали в стихах сокровенное?

— Нет. Я пишу чаще всего для себя и своих близких. Признания в любви и верности, тоска в разлуке настигают каждого. Выражают все по-разному. Я готов быть откровенным. Я романтичный, лиричный человек, у меня может петь или плакать душа. Для этого нужны особые нотки сопровождения. Ниточки, заложенные в меня родителями, я сумел потянуть и развить. Всё время пытаюсь всё успеть, что-то пробую, ищу новые возможности проявить себя. Я всегда был очень чувствительным, хотел, чтобы больше замечали мои внутренние проявления, чтобы меня понимали. Моё творчество вызывает раздражение у некоторых коллег, но ведь никто никому не запрещает творить.

— Что для вас свято?

— Семья. Я на первое место её ставлю, потом работу. Хотя мужчинам свойственен обратный порядок.

—Врач, директор, поэт, политик, отец, муж, дедушка. Какая из этих жизненных ролей ближе, роднее, значимее?

—Я не могу существовать даже без какой-то одной из них. Забери от меня музыку, и я сразу обеднею. Забери кардиоцентр — я не представляю жизни без него. Внуков уже двое, и мне трудно передать словами те чувства, когда маленькие ножки шлёпают по полу, а к щеке прижимается детская родная щёчка. Ну как без этого можно жить?

—К вам многие идут за помощью, за советом. У вас самого есть такой человек, у кого бы вы просили совета?

—Единственным таким человеком была мама. В любой день, год и час она всегда оказывалась рядом. Когда её не стало, я осиротел. Даже самые мои близкие люди — жена, дочь, брат — не заменят её. Когда мама умерла, я понял, что в жизни нет больше главного моего защитника, который поймёт в любой ситуации, прав я или нет. Она найдёт любые слова, оправдывая и поддерживая меня, и наставит на путь истинный. И в этом смысле я теперь очень одинок.

—Для своей дочери Илоны вы такой же единственный?

—Я думаю, ей тоже все-таки ближе мама. И не ревную. Она — удивительная девочка, и, дай бог, всем таких дочерей.

— Вы хотите быть лучше других?

— Да. По-моему это хорошее стремление. Но надо быть разумным в этом чувстве. Остаться одному и только потому оказаться лучшим — вряд ли. Я никогда никому не завидовал. Чужие поражения не были моими победами.

Так же как и чужие победы не становились моими поражениями. Я мог присматриваться, смотреть, мог подражать, если мне это нравилось, тем людям, которые чего-то достигали. Но даже профессиональной зависти у меня нет. Мне кажется, что человеческий успех во многом зависит от возможностей, чаще всего объективных. Если бы они были, многие бы добивались большего.

— Вам важно, что о вас говорят?

— Гораздо важнее, что я сам о себе думаю по этому поводу. Это, конечно, пришло с годами.

— Есть вопрос, ответ на который боитесь услышать?

— «Сколько ещё осталось...?». Не знаешь, много ли успел сделать, стоит ли поторопиться с хорошими делами? Наверное, нет человека на земле, кто бы не боялся смерти. Не все признаются в этом. Я боялся в детстве, в институте воспитывал понимание, что сын хирурга должен воспринимать смерть как должное. С возрастом осознаю, что хочется оставить память о себе, а времени всё меньше. В последнем интервью Игорь Кваша сказал, что много не успел, но главное случилось — «Современник». Я тоже сделал главное дело — создал центр кардиологии. Сегодня принято считать, что через 5-7 лет надо обязательно менять работу. Готов спорить. Если есть возможность выразиться на одном месте, то зачем уходить? Точно чего боюсь — быть в тягость. Не хочу дожить до момента, когда меня уже ничего не будет радовать.