Анатолий Гайда – соавтор коренных правовых преобразований в Свердловской области

Уже в 14 лет он руководил тракторной бригадой. Хоть была она школьной, но пахали в ней по-взрослому. Доказательство тому – Толя Гайда был награждён медалью. А после окончания 11 классов ему пришёл вызов из Москвы – поступать без экзаменов в сельхозакадемию. Но крестьянский паренёк выбрал философию и добился на этой стезе успеха, став профессором, доктором философских наук, директором профильного академического института и прочее, и прочее...

– Так почему, Анатолий Войцехович, вы пошли не в сельское хозяйство, а в такую сферу, о которой не слыхивали в вашем селе?

Когда я приехал домой после поступления, односельчане никак не могли уяснить, кем я собираюсь стать. Объяснял им: «Вы знаете, кем были Маркс, Энгельс, Ленин? Вот и я буду, как они, — философом».

А что касается родителей, то они были мудрейшими людьми. Философами по жизни. Хотя образования фактически не имели. Мама вообще неграмотная. Её молодой вывезли с Украины. К тому же она потом воспитывала восемь детей, учиться было некогда.

– Вы сказали «вывезли», то есть ваша семья оказалась в Казахстане не совсем добровольно. Как же вас с такой биографией приняли на насквозь идеологизированный факультет?

– Мало кто знает, что первым депортированным народом при Сталине оказались поляки, которыми и были мои родители. Их выселили в 1936 году с Западной Украины, из села под городом Новоград-Волынский. Место, которое определили для жительства, спецпереселенцы назвали Ясная Поляна. Почему? Потому что, когда привезли их туда летом, там только ковыль рос. Степь простиралась во все стороны.

Создавали тогда в стране полувоенные поселения — точки. Ясная Поляна и стала точкой номер пять. Был у нас долгое время и военный комендант. А паспортов у родителей не было, как и у меня. Получил я паспорт лишь тогда, когда поступил в Уральский госуниверситет. Но, замечу, нигде и никогда за всю мою жизнь я не испытывал давления из-за того, что моих родителей депортировали.

Полагаю, исключение было сделано по той причине, что у меня была медаль «За освоение целинных земель». Был я также отмечен грамотой ЦК комсомола, которая приравнивалась к государственным наградам.

– Кстати, генерал Рудольф Гайда, который в 1918 году во главе чехословацких легионеров захватывал Екатеринбург, был чехом по национальности. Но ваши родители – поляки. Как вы объясните этот парадокс?

– В годы перестройки я преподавал в Карловом университете в Праге и часто встречал чехов с такой фамилией. Её носят и чехи, и поляки...

– Вернёмся к учёбе в университете. Признайтесь, тяжеленько пришлось на таком элитарном факультете, имея за спиной 11 классов сельской школы?

– Прежде всего, у меня была мощная мотивация. Да и родители приучили трудиться с малых лет. Сильно помогло и то, что у меня появился учитель и в философии, и в жизни — Константин Николаевич Любутин. Полагаю: он — один из самых умных людей, каких я встречал на своём жизненном пути. Эрудированный учёный, глубокий мыслитель. Одна из звёздочек нашего «философского созвездия».

Кстати, Любутин тоже «от сохи» — из простой семьи, что, может быть, нас и сблизило. Я писал у него все курсовые, дипломную работу. Он был моим научным руководителем по кандидатской диссертации. Стал консультантом по докторской диссертации. И товарищем по жизни.

– Судя по биографии, вам вообще везло на встречи с крупными личностями. Так, с членом-корреспондентом РАН Сергеем Сергеевичем Алексеевым, имевшим прямое отношение к написанию Конституции России, вы создавали в составе УрО РАН Институт философии и права, который потом и возглавили, правильно?

– Что касается института, то он образовался в 1988 году — во время перестройки. Причём новая научная структура создавалась практически без ограничений. Например, по тематике мы сами определяли, над чем будем работать, какие проблемы — правовые, гуманитарные, философские — изучать. И никто не мешал нам подбирать кадры. Поэтому к нам пришли очень молодые и очень талантливые люди.

И условия для их работы создавались практически идеальные — мы с Алексеевым отказались от обязательного сидения сотрудников на работе. Заключали с каждым из них договор, который, кроме моральной, никакой другой силы не имел. С каждым договаривались, что он за год должен сделать: допустим, написать книгу, две-три статьи, участвовать в конференциях и так далее. А где человек будет писать монографию —в Екатеринбурге или Москве, было его личным делом.

И в короткий срок появился научный коллектив, с которым считались и в Уральском отделении, и во всей Академии наук. Вы же знаете: академия у нас в основном технического уклона. А тут появились гуманитарии и сразу же очень ярко о себе заявили.

– Вас ещё называют крёстным отцом уральской школы политических консультантов, известность которой вышла далеко за пределы нашего региона...

– Думаю, это случилось потому, что я первым включился в такое консультирование, когда стал доверенным лицом академика Геннадия Месяца при избрании его в Верховный Совет СССР. А потом мы Алексеева избирали в депутаты от академии.

Я активно участвовал в политических кампаниях и подтянул ребят-коллег к Росселю. Его идеологический штаб был в нашем институте. И я говорил будущим консультантам: «Выборы — не только искусство, но и наука, к ним надо подходить профессионально».

– Институт философии и права стал мозговым штабом областной администрации. Видимо, поэтому Эдуард Россель и поручил вам возглавить коллектив по написанию Конституции Уральской республики, которая потом была положена в основу областного Устава?

– Тогда все рвались в бой. Во время бесед с областным руководством неоднократно поднимался вопрос изменения статуса нашего региона. Тем более, что Конституция РСФСР позволяла это сделать. Напомню, по действовавшему тогда Основному закону существовали субъекты разного статуса — автономные республики, края и области. И у каждого из них был свой юридический, политический и, что самое главное, экономический статус.

А мы вели разговор о том, что если все россияне — жители одной страны, то нужно, чтобы их статус был одинаковым. Так появилась идея создания Уральской республики.

Те месяцы, когда мы работали над Конституцией Уральской республики, над Уставом области — самые плодотворные в моей жизни. И не только моей, но и в жизни всех, кто этим занимался. Был большой элемент новизны. Мы были первыми такими в России. И чего только не изучали! Конституции штатов США, законы земель ФРГ... Причём сами переводили с других языков то, что ещё не было переведено. Дискутировали, писали, перечёркивали, писали снова – и шли вперёд.

Кстати, Россель в этом плане был мотором нашей работы. Он был уверен в правоте того, что мы делаем. Нам его убеждённости даже порой не хватало. Мы-то подходили с точки зрения научного интереса, а он смотрел с точки зрения жизни, перспектив для области. Иногда, когда очень тяжело было, встретишься с ним, поговоришь – и такой заряд энергии, уверенности от него получишь!

– Может быть, уверенность Эдуарда Эргартовича зиждилась на том, что президент Борис Николаевич Ельцин поручил ему Уральской республикой «пугнуть» национальные республики, которые заговорили о собственном суверенитете? А когда всё это сработало, то не оставалось ничего другого, как действовать по принципу: мавр сделал своё дело и должен уйти?

– Такими сведениями я не располагаю. Но мне не стыдно за деяния того времени. Мы и в страшном сне не склонялись к идее выхода области из состава России. Подтверждением чему служат некоторые глупости (с точки зрения юридической техники), которые мы записали в Конституцию Уральской республики. В частности, что она не имеет своей армии, границ, таможни, денег. Это и так было понятно – мы же начали Конституцию с того, что признаётся суверенитет России, верховенство федеральных законов.

Задача нашей работы была одна — уравнять политические и экономические права жителей Свердловской области с правами населения других республик. И тут ничего опасного в плане реализации не было. Но никто нашу Конституцию внимательно не прочитал. А пошли разговоры, что Россель, дескать, собирается создавать армию, вводить свои деньги и выходить из состава России.

– Вы говорите, что деньги новая республика не хотела печатать. А как тогда относиться к уральским франкам, выпущенным политиком Антоном Баковым?

– Баков напечатал деньги за два года до Уральской республики. Когда мы были по случаю 20-летия идеи этой республики на радио «Эхо Москвы», я ему сказал: «Антон, если бы Уральская республика просуществовала не 10 дней, а больше, ты был бы объявлен государственным преступником. Поскольку в Конституции республики было записано, что она не имеет своих денег».

– Есть ли какие-то параллели между идеей Уральской республики и недавним предложением главы города-председателя Гордумы областного центра Евгения Ройзмана о превращении Екатеринбурга в «вольный город»?

– Повторюсь, возможность делать то, что мы делали, была заложена в Конституции РСФСР. А то, о чём говорит Ройзман, идея совершенно глупая, она практически не реализуема с точки зрения права. Ради неё надо менять законодательство, начиная с Конституции России, в которой есть чёткий перечень субъектов РФ.

Инициатива эта опасна также с точки зрения экономических и социальных отношений. Ею Екатеринбург, как наиболее продвинутый, развитый во всех отношениях город, противопоставляется другим территориям области. Почему люди в Верхотурье, например, должны жить хуже? Предложение опасно и с точки зрения федерализма, потому как вбивает клин между Свердловской областью, Екатеринбургом и другими территориями. В России есть немало достойных городов-миллионников, которые тоже смогут претендовать на статус субъекта РФ.

А самое главное, идея – недалёкая ещё с одной точки зрения. Ройзман впервые столкнулся с проблемой межбюджетных отношений города и области. И ищет выход в том, чтобы уйти из-под контроля областных государственных органов власти. Но откуда у него уверенность, что взаимоотношения между Екатеринбургом, как самостоятельным субъектом, и федеральной властью будут другими? Потому идея эта абсолютно популистская, абсолютно неконструктивная.

– В отличие от других учёных-обществоведов, в большинстве своём ведущих кабинетный образ жизни, вы, Анатолий Войцехович, участвовали в реальной политике. Так, во многом по лично вашим лекалам и разработкам возглавляемого вами института сформирован политический ландшафт в области. Довольны ли вы тем, что получилось?

– Вопрос непростой. Думаю, те общие принципы, которыми мы жили, болели, были реализованы в Уставе области, и по-другому быть не могло. Хотя Устав, как и всякий документ такого уровня, — результат определённого компромисса.

Но жизнь не стоит на месте, и многие пункты Устава уже изменены. Например, мы закладывали в него двухпалатный парламент. И это было абсолютно оправданно, так как тогда шёл период становления политических партий. Поэтому надо было как-то совместить принципы мажоритарной и пропорциональной систем. И мы парламент разбили пополам.

А потом отказались от этого. И я был сторонником перехода к однопалатному парламенту. Но не по причинам политической конъюнктуры, а потому что изменились полномочия Палаты Представителей. Я помню, что раньше их было около 15. А в связи с изменением федерального законодательства их осталось два или три.

Примечательно, что мы были едва ли не первыми в России, кто в основном документе региона утвердил принцип – Законодательное Собрание формируется по партийным спискам. Это дало колоссальный толчок развитию политической жизни в области!

– Вы ведь неоднократно «ходили во власть», но были нетипичным чиновником. Достаточно вспомнить нашумевшую историю, когда, будучи первым вице-премьером областного правительства, вы добровольно ушли в отставку в знак протеста против применения силы к протестующим студентам. Как это было?

– Было это в марте 1998 года. Студенты в Екатеринбурге вышли на организованный митинг во главе со своими ректорами. Собравшиеся высказали свои претензии к Министерству образования России. (Тогда как раз вводилась новая система платы за общежития, другие изменения касались качества образования.) Приняли резолюцию митинга. Его организаторы, руководители вузов, представители профсоюзов сели по машинам и разъехались. Но студенты-то остались, а потом пришли к Белому дому, где я и работал на 13-м этаже.

Спустился к ним. Сказал окружившим меня студентам: «Ребята, нет проблем. Выделите от каждого вуза по два человека поговорить». Собралось, наверное, больше двадцати человек. Привёл их в свой кабинет. И напомнил, что хоть я и чиновник, но был проректором УрГУ. Поэтому проблемы студентов мне хорошо знакомы. Они высказали мне свои претензии. И мы вместе подкорректировали их резолюцию. Тут же по факсу отправили её в Москву, в министерство.

Но пока я общался со студенческими представителями, кто-то стал кидать снежки, а потом какие-то прутья в оцепление. Возможно, это делали провокаторы. А в оцеплении стояла группа, которая только что вернулась из «горячей точки». Студентов, естественно, начали оттеснять, и кое-кому из них досталось.

Потом было заседание областного правительства, на котором присутствовали участники событий, ректоры, правоохранители. Я сказал тогда, что среди собравшихся нет правых, виноваты все. И если власть бьёт студентов по голове дубинками, то мне с такой властью не по пути. И добавил, что заявление об отставке уже отдал в управление кадров.

– Вы, как никто другой, разбираетесь в региональной политике. Что вы думаете по поводу происходящих у нас в области изменений? Один из главных вопросов, об этом говорил Президент Владимир Путин – как сделать органы местного самоуправления более работоспособными?

– У нас все города разные — Екатеринбург, например, очень отличается от Ивделя. Но полномочия одинаковы для всех муниципальных образований. А может быть, часть полномочий небольших муниципалитетов следует передать органам государственной власти? Я был недавно в Германии, так там некоторые мелкие МО создают общий орган управления, имеют одного мэра. Спрашиваю: «Зачем это?». «А это – экономно», — отвечают. Да, это экономно и выгодно, причём мелкие муниципалитеты не чувствуют себя ущербными. Просто там вначале думают, а потом принимают решения. Вот и нам надо продумать такие изменения.

– Анатолий Войцехович, вы посвятили свою жизнь философии. А нужна ли она простым людям в повседневной жизни, в которой они заняты добыванием хлеба насущного?

– Уверен, что да, так как повседневная жизнь сильно зависит от государства. От него ещё никому не удавалось отгородиться. Успешность же государства, особенно такого большого, как наше, во многом определяется наличием у него собственной философии.