Чёрный хлеб и греческий салат в... литературе

27 декабря 2017, 06:00

Раз в месяц «ОГ» представляет очередной номер единственного в регионе толстого литературного журнала. На сей раз читаем «Урал» с писателем и поэтом Владимиром БЛИНОВЫМ.

— Для начала подскажите, стоит ли дочитывать маленькую повесть «Аэромен»? Честно говоря, кладбищенский антураж, встреча героя с будущей любовью возле могилки как-то притормозили прочтение…

— Вспоминается даже анекдот: женщина подобрала бомжа на кладбище, отмыла, накормила. «Назови хоть своё имя», — обращается он к благодетельнице. «Я — твоя белая горячка» (смеётся)… Повесть на любителя, но дочитать стоит.

Человек-воздух, аэромен — персонаж, которого мы сегодня часто видим перед коммерческими офисами. Ломающийся, смешной, непостоянный, жалкий. Герой повести Петруня похож на него. Мог бы стать музыкантом, но не стал. Ещё не бомж, но уже теряет человеческий облик. До такой степени, что сам предлагает себя похоронить — «Имеет человек право на смерть?»

Петруня сравнивает себя с аэроменом, ощущает трагическую внутреннюю ломку и не может понять — в чём МОЯ личность, моя позиция, мой облик? В минуту прозрения, в письме к другу, хватается за соломинку: «Перестать быть аэроменом я всё-таки могу попытаться. Только в этом я и нахожу смысл и спасение…»

Знаете, я предложил бы в обязательном порядке читать эту повесть горожанам, «придавленным» урбанизацией. Нас, многих, цивилизация превращает в аэроменов с неустойчивой психикой. За помощью можно, конечно, и к врачу. Но повесть — целительнее: так сильно её воздействие на читателя.

— В декабрьском «Урале» несколько публикаций в малом жанре — рассказы, маленькая повесть. Так совпало? Или тенденция?

— Иным авторам кажется: рассказ — это легко, не роман же. Помню редактора одного журнала, который нам, начинающим, советовал: «Чего вы мучаетесь? Увидели какой-то случай — опишите. Только имена поменяйте». Бред! Рассказ — замечательный жанр, но ответственный: на малом пространстве надо показать судьбу, выразить идею, доставить читателю эстетическое наслаждение. Не зря писателя раньше именовали «сочинитель». «Голая правда» не есть литература. Только рассказ, написанный художником (выразительная композиция, палитра метафор), становится достоянием культуры. Говорю банальные вещи…

— Будем считать их необходимой преамбулой перед анализом конкретных рассказов. Например, «Декабристы». Первая мысль — те самые? Ан нет.

— Хотя аналогия явно запрограммирована. Большая толпа движется через Площадь к Палатам (чувствуете намёк автора?). Главный герой Сашка — дома, но ему сообщают, что в толпе «Митьку убили». Героя настигает чувство вины: был бы рядом, друга бы не убили. Выбегает на улицу, вклинивается в колонну и видит свою возлюбленную Танюху. «Люблю ли я её всё ещё?». Выхватывает из-под полы топор и — «Сашка взмахнул над головой огромным лезвием, обрушив его на девушку, одним движением разрубив её пополам, словно щепку». Слушайте: такой градус страстей я помню в «Земле» Довженко, «Броненосце «Потёмкин» Эйзенштейна, в «Тарасе Бульбе» Гоголя. Везде желание довести человеческий поступок до символа. Но у Гоголя и Довженко это оправдано замыслом. А во имя чего «кровавый замах» у героя Дмитрия Колисниченко? Новоявленные декабристы хотят снести некие (видимо, государевы) Палаты, но конкретно — против чего они? Масштаб реальности и её авторского изображения явно нарушен. Скажу как Станиславский: «Не верю!»

— А рассказу «Никогда не любил» Сергея Гончарова поверили? Сюжет, прямо скажем, не нов. Преуспевающий столичный житель Егор, три года не звонивший отцу, вдруг решил «припасть к истокам», поехал на родину…

— Вот видите, и вы с иронией начинаете пересказывать… Да, подобных сюжетов много. Но почему-то шукшинскому Егору Прокудину, обнимающему берёзку, веришь, а тут — сплошное недоумение. Надуманность и нарочитость. И по большому счёту: «никогда никого не любивший» Егор вдруг расчувствовался и решил бросить Москву, остаться с отцом. И в деталях: в дом отца ведёт калитка, а на столе — корнишоны (какие корнишоны в деревне?!); Егор дарит отцу электронную сигарету и сразу понимает, что «с подарком прогадал настолько же, насколько прогадали Наполеон с Гитлером» (к чему это сравнение?)…

Сергею Гончарову 30 лет. Согласно представлению журнала, он учился в Литинституте на семинаре писателя и кинодраматурга Александра Сегеня. Может, я суров, но посоветовал бы автору доучиться у этого мастера прозы.

— Вопрос на засыпку — о поэзии номера. Отношу вас к поэтам классической школы — с сочными и ясными образами. Нынешняя же поэзия — сплошь игра со словами, ритмами и даже пунктуацией…

— Во все времена толстые журналы отдавали предпочтение прозе. В моей молодости стихи печатала только «Юность». А потому рад: «Урал» очень внимателен к поэзии. Да, это поэзия новой волны. Уже и термин появился — суггестивная. Особый вид лирики, основанной на ассоциативном сочетании смыслов, интонационных оттенков и активном воздействии на воображение читателя. Не случайно кумир представителей этой «волны» — Мандельштам. Не случайно у одного из «декабрьских» поэтов Андрея Коровина публикуется цикл из пяти стихотворений «Памяти Мандельштама». И вы только послушайте: «Мандельштам это ветер и снег\\ это свет золотая досада\\ это взмах улетающих век\\ за страницами Летнего сада» (пунктуация автора — Прим. ред.). Замечательные строчки. Но их не перескажешь. А и надо ли? Сам Мандельштам говорил: если стихи можно пересказать — «там простыни не смяты, там поэзия не ночевала».

— Но уж больно много поэтов хотят нынче работать в маргинальной, крайней стилистике и образности…

— А вот тут соглашусь. Иногда даже хочется зелёного лука с хлебом и солью — не всё же есть греческий салат. А его в литературе с избытком. Множатся «евтушенята», «маленькие бродские». Не стоит молодым перепевать кумиров, надо искать свой голос. Но благо, в «Урале» с поэтами работает признанный мастер Юрий Казарин, а это некая гарантия от «перепевов».

Сам Юрий Казарин уже несколько лет ведёт в журнале рубрику «Слово и культура». Раздел маленький, но знаковый. Исповедальная проза, восходящая к опытам Василия Розанова или Мишеля Монтеня. Философия в художественном выражении. Сегодня это востребовано читателем. Мир стремится к скорочтению («Новый мир», например, рукописи больше 12 печатных листов даже не рассматривает), но одновременно хочет глубины.

«Слово и культура» в декабре — зарисовки. Всего-то. Вроде бы. Но вот я читаю про зеленушку, что «клюёт водичку, запрокидывая головку клювиком в небо так, как это делают люди, поднимая лицо в небо, когда плачут — чтобы слёзы не текли по щекам», и вижу моего друга Юру Казарина в его любимой Каменке. Большого, талантливого, одинокого. А заодно и себя в своём Кашино. Случается: стою так же посреди Вселенной и запрокидываю голову… чтобы слёзы — в себя.