Ярослава Пулинович разговорила… ангела. В тот самый день!

Раз в месяц «ОГ» представляет очередной номер единственного в регионе толстого литературного журнала. На сей раз читаем «Урал» с поэтом, переводчиком, кандидатом исторических наук Андреем Расторгуевым.

— Андрей Петрович, вы ведь ещё и журналист? А значит помните, что по классическому правилу газетной журналистики в каждом номере должен быть «гвоздь». Есть он — тогда и весь номер возьмут, и всё прочее если не прочтут, то хотя бы просмотрят…

— Правило это вполне применимо и к толстому литературному журналу. Каждый из его двенадцати выпусков представляет собой отдельную фотографию, слепок, отражение цельного потока жизни. Собрание заметок на её полях — если, конечно, вдруг не выходит нечто эпохальное, что пересвечивает всё остальное.

Возможны, очевидно, и другие представления о «толстяках». Однако «Урал», не мудрствуя лукаво, явно придерживается этой модели. И свой гвоздь в июньском номере, по моему представлению, имеется…

— Попробую угадать. Александр Кушнер? Часто издания открывают свои выпуски именно «гвоздевыми» публикациями.

— При всей значимости фигуры Александра Кушнера - нет, это не подборка его стихов, открывающая номер. Просто, наверное, потому, что своей весомой питерской классичностью поэт, к появлению которого аудитория «Урала», к счастью, начинает привыкать, не стремится пронзать кого-либо и что-либо. Его стихи — для тех, кто знает толк в основательной и, казалось бы, безыскусной простоте, что требует от читателя классической же культурной подготовки. Их чувствительная острота, пожалуй, сосредоточена в двух завершающих строках подборки, где автор просит у мира: «…Были бы мысли, счастливые мысли / В блеске закатных последних лучей…»

Если продолжить обзор поэзии в номере, то своеобразную жизненную мозаику, выхватывая отдельные фрагменты вспышками стихотворного света, представляет и екатеринбурженка Евгения Изварина. Афористичность при таком способе взгляда на мир и способе выражения — качество естественное и неотъемлемое: «История стоит на головне./ Поэзия — на пепле прогоревшем…»; «…на простом языке благодати / объясняется смерть…»

Всё новые и новые варианты собственной мозаики из смальты наблюдений за жизнью в загородной Каменке составляет поэт Юрий Казарин. «В библейском зеркале берёз» он видит, к примеру, как «…медведь небесный носит кружку / и звёзды плещет на коней…» и «…встаёт светлее стужи вечной / артериальный дым печной…». И продолжает свой несмиренный диалог со Всевышним: «Кто с богом сам себе приснится, / тот будет небу поводырь…»

Свою картину мира складывает и Юлия Кокошко, судя по всему, стремясь обнаружить «Новые связи» — так именуется её подборка. Переплетения при этом получаются настолько сложными, что требуют от читателя дополнительного напряжения — хотя, вероятно, любители такой методы уже приобрели к ней привычку.

А петербуржец Егор Фетисов, осевший в последнее время в Копенгагене, приноравливается к новой округе. И чувствуя себя Одиссеем, в согласии с традиционным представлением о том, что каждого русского за бугром мучает ностальгия, вроде бы рвётся домой. Но вдруг ощущает, что «Спасла тебя проклятая чужбина — / от самого себя, от нас, от них…» И что «Круг навсегда разомкнут…» — стало быть, обратной дороги нет.

— Мне кажется, по мысли и ощущениям с этими стихами стыкуются два рассказа Елены Ханен под общим названием «Междусобойчик». Елена родилась в Казани, а с начала 90-х живёт в Германии. Её героев тоже не отпускает беспокойство…

— Да, судя по этим рассказам, эмиграция отнюдь не приближает к «сбыче мечт», зато добавляет неизбывного желания сохранить хотя бы остатки прежней связи с Родиной — как минимум научить собственных детей говорить по-русски. Интересно даже: а кто-то из русских, российских эмигрантов вообще сумел прижиться за рубежом настолько, что избавился от такого беспокойства? Или — кто сумел, того уже не тянет к бумаге, к писательству, даже на экране монитора?

Героиню рассказа москвички Натальи Рубановой «Гамаль: город-синкопа» Алевтину, например, не тянет — ни к бумаге, ни в Россию. Бросив мужа и ребёнка, она оборвала все связи и, подчинившись чувственному порыву, уехала в туристический Египет к арабу. А он вскоре улетел в США — и ни ответа, ни привета… И никакого тебе моралите в рассказе — просто, как в бородатом анекдоте: демо-версия закончилась, а о навязчивом желании убиться там ничего не говорилось…

Ясно, что и дома — не сахар. И это столь понятное каждому из нас, россиян, настроение роднит другие две истории июньского номера: ностальгический рассказ опять же москвички Дарьи Лебедевой «Корни старых яблонь» — о разрушении послевоенной Москвы, когда дачные участки выдавали возле ещё целых деревень в пределах нынешнего МКАДа, и повесть читинца Бориса Ветрова «Приключения «чебурашки» — про не слишком-то «просветную» и отнюдь не разнообразную жизнь в его родном городе. Ощущение замкнутого круга Ветров создаёт, рассказывая о «жизни» поллитровки, которую на местном пивзаводе наполняют то пивом, то лимонадом. С таким содержимым она и кочует по рукам и семьям, пока в конце концов не оказывается под кедром «на одной из безымянных вершин южного забайкальского хребта». Что позволяет и самому автору преодолеть круг «воскрешения бутылки», в котором он оказался, пленённый собственным приёмом.

— В обзоре майского номера «Урала» под легкую, но принципиальную критику попал детектив «Садовод» (напомню — «текст явно простоват, сюжет вяло ковыляет»). И вот опубликовано окончание. Ваше общее впечатление?

— На мой взгляд, автор детектива Константин Бушуев весьма легковесно выходит из собственной сюжетной ловушки в «Садоводе». Кто убийца, понятно, раскрывать не буду. Скажу только, что жестокое противоречие между преступлением и его внутренним оправданием он переживает не в пример Родиону Раскольникову. И соответственно, заметно, что автор отнюдь не претендует на лавры Достоевского. Кстати, может, поэтому и читается без лишних трудностей.

— Не очень люблю читать пьесы: не хватает того, для чего пьеса, собственно, и предназначена — исполнения на сцене, с визуальной характеристикой персонажей, интонациями. Реплики, ремарки не дают живой картины. Мне. И вдруг, начав читать в электричке «Тот самый день» Ярославы Пулинович, я не смогла оторваться…

— Вот именно эта пьеса-оксюморон и представляется мне тем самым гвоздём номера. Ярослава Пулинович рассказывает о женщине, которая «в тот самый день, когда может забеременеть», отправляется на поиски, скажем так, отца своего будущего ребёнка. Всего в одном действии автор воедино свела и переплела приметы нынешнего дня и вневременной человеческой природы, низкое и высокое, лёгкий юмор и горький сарказм, гибель надежды и её возрождение. Причём практически все герои, за небольшим исключением, на поверку оказываются вполне нормальными людьми. Даже ангел-хранитель героини проявляет вполне узнаваемые человеческие черты.

Местами — очень смешно, местами — грустно. Как и полагается в хорошей литературе. Из этого же эмоционального ряда и вопрос, который героиня задаёт своему ангелу-хранителю — сегодня, когда человек может сам принимать решение о продолжении своего рода: «…От кого рожать, ангел? От кого рожать? И главное, куда? В какой мир, ангел? В какой такой мир?..»

Философский, что называется, вопрос. И не только для пьесы…

• Опубликовано в №116 от 30.06.2017