Может быть, поэту просто нечего сказать людям?

• Опубликовано в №052 от 26.03.2016

В прошлом выпуске «Энергии слова» были опубликованы стихи Андрея Расторгуева из сборника «Русские истории». Стихи настолько понравились нам и нашим читателям, что мы решили поближе познакомиться с автором и пригласили его ответить на наши вопросы прямо в редакцию.

— Андрей Петрович, в прошлом выпуске литературной полосы мы опубликовали вашу подборку стихотворений и с удивлением отметили, что вы — один из немногих современных поэтов, кто использует классическую систему стихосложения.

— Да, я отношусь к тем авторам, которые стремятся продолжать традиции классической русской поэзии. Смею уверить, нас отнюдь не мало. Но это вовсе не означает, что мы — консерваторы. Надеюсь, внимательный читатель без особого труда и в моих стихах увидит стремление к необходимому обновлению традиции. А как иначе? Помните, как у Маяковского: «Слова у нас до важного самого, в привычку входят, ветшают, как платье…» Это ветшание происходит, кстати, с любым направлением литературы. Так что и традиция стремится к новизне, которая нужна для восприятия.

— Маяковский вам интересен тем, что тоже пытался выйти за рамки устоявших традиций?

— … и вместе с тем эти традиции обновить. Но, обновляя, нужно на что-то опираться. Я говорю, если угодно, о школе — знании и понимании предшественников и стремлении создавать что-то своё, новое на этой основе. Не стоит пытаться всех «сбросить с парохода современности».

— И все-таки — обновление?

— Конечно. Но убежден, что искать новую форму нужно вместе с новым содержанием. У некоторых из наших авторов, по-моему, есть шикарный инструментарий, но сказать им при этом, на мой взгляд, нечего… Вообще, согласно одному из стереотипных представлений, поэт — это человек надломленный, страдающий, а зачастую и кончающий с собой. Долгое время и я так считал, выписывая в стихах собственные надломы — вот, мол, я какой страдалец. Пока однажды один из умных людей не сказал мне: «В зале сидят и слушают тебя такие же не очень счастливые люди… Так, может быть, ты попытаешься дать им то, что будет держать их в этой жизни?» И с тех пор я стараюсь искать в мире именно то, что нас поддерживает в нем. И писать об этом.

— Значит, поэт не должен говорить о своём одиночестве?

— Мне кажется, сегодня у нас очень распространена поэзия, скажем так, атомизированного человека. Он живёт в большом городе, безроден, одинок, часто озлоблен и чувствует бесконечный ужас такого существования. Так, может быть, еще и поэтому снижается интерес к поэзии? Может, не стоит винить во всем читателя? Может быть, иному поэту просто нечего сказать людям? Разумеется, подобно другим жителям мегаполиса, поэт имеет право чувствовать себя одиноким. Но когда он только и делает, что в разных формах рассказывает о своём одиночестве, не факт, что другим людям, пусть и тоже одиноким, нужно именно это. Может быть, люди хотят услышать то, что одухотворит их?

— Нечего сказать? Но ведь писатели же отражают действительность, пишут о своем времени, о том, что их окружает…

— Мне кажется, отнюдь не все из нынешних уральских авторов, как минимум молодых размышляют о большом современном мире. Весьма многие, на мой взгляд, замыкаются в рамках своей личности, одиночества и переживаний, своего драгоценного «я». Поэтому из современных уральских поэтов мне ближе, к примеру, Вадим Дулепов, Нина Ягодинцева, из «неуральских» — Екатерина Полянская, Надежда Мирошниченко, Валерий Михайлов… Из предшественников почитаю Бориса Ручьёва и Павла Васильева, из более поздних уральцев интересны Борис Марьев и Юрий Лобанцев. И вообще те, кто соотносит себя со временем и с большим окружающим миром, чему и я привержен.

— Значит, в будущем поэты уже не соберут полные стадионы?

— Стадионы мы уже давно проехали. И хорошо, что их нет! В толпе самостоятельный человек теряется.

— Вы заговорили о поэтах Урала, но почему-то не упомянули одного из корифеев жанра — Юрия Казарина.

— Казарин авторитет для многих, и для меня в том числе. И все-таки, при всём уважении к его мощному таланту, я от него дистанцируюсь. Мне в Казарине не хватает тепла. Может быть, его герой слишком лелеет свое одиночество и слишком глубоко погрузился в диалог со Всевышним.

— Есть ли на Урале некое противостояние между постмодернизмом и традиционной поэзией?

— Литература Урала, как и в целом современная литература России, неоднородна. В ней имеются разные направления, течения, традиции, темы и авторы, которые придерживаются совершенно разных вещей. В целом их принято разводить на два течения: традиционная и современная. Но на самом деле два этих определения отнюдь не противоречат друг другу: традиционная литература, если она развивается, тоже является современной. И модернизм я бы традиции не противопоставлял, разве что постмодернизм ей точно в пику. Поэты, которых я назвал выше, как раз относятся к развивающейся традиционной русской поэзии. Здесь важны все три слова — развивающаяся, традиционная, русская.

— Вы, кстати, ещё и переводами занимаетесь. Расскажите, с каких языков.

— Да, живя в Сыктывкаре, начал заниматься переводами с финно-угорских языков — с коми, карельского, вепсского и даже ливского. Последним сегодня, похоже, не владеет уже никто, и я, конечно, тоже. Просто карельский поэт, которого я переводил, взял эпиграфом несколько строк из ливских поэтов. Но, к счастью, сделал и их подстрочник… А вообще создать вполне русское стихотворение, сохраняющее смысл и привкус оригинала — это огромное удовольствие. Именно благодаря переводам я особенно стал понимать, насколько пластичен русский язык и бесконечны его возможности. А поэтическое творчество, как, наверное, и любое другое — это на самом деле бесконечный драйв. Но ярче всего эту мысль выразили еще до нас: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»