Книга-судьба: «Родная речь. Уроки изящной словесности»

• Евгений Ячменёв, журналист отдела культуры и спорта «ОГ»:

— Читать я научился рано. Читал много. К сожалению, не всегда то, что надо было бы. В то время, когда мои сверстники увлекались приключениями и фантастикой, я, будучи правоверным комсомольцем, штудировал макулатуру типа «ЦРУ: шпионаж, зловещие замыслы». Уже в относительно зрелом возрасте попробовал восполнить пробел и взял Майн Рида, но быстро понял, что поздно.

К нормальной литературе я вернулся благодаря Достоевскому. Позднее был роман «Мастер и Маргарита», который дали почитать на два дня (нынешней молодёжи этого не понять) — по недоброй иронии судьбы это были два дня подготовки к выпускному экзамену по физике.

Школьный курс литературы, уложенный по ленинскому завету в три этапа революционно-освободительного движения, не отвратил от чтения. А уже в студенчестве я познакомился с книгой, которая во многом перевернула моё представление о том, как можно писать о литературе, да и писать вообще. Что о серьёзном можно писать интересно. Это была книжка Петра Вайля и Александра Гениса «Родная речь. Уроки изящной словесности». В магазине одного захолустного городка она размещалась где-то между контурными картами и хрестоматией для пятого класса. Очевидно, даже продавцы не удосужились её хотя бы пролистать, а место на полке определили исключительно по названию.

Кто-то из критиков назвал «Родную речь» антиучебником. В отличие от «антикафе», «антикинотеатров» и прочих новомодных «анти» здесь это противопоставление, на мой взгляд, вполне к месту. Авторы написали действительно как бы учебник русской литературы XIX века, но не тот школьный, над которым дохли от тоски пролетающие мухи, а действительно интересный, наполненный искромётными сравнениями, параллелями, ассоциациями и неожиданными выводами: «Хорошо написанная история — фундамент литературы. Без Геродота не было бы Эсхила. Благодаря Карамзину появился пушкинский «Борис Годунов». Без Карамзина в литературе появляется Пикуль». «Двести лет смеются над недорослевой глупостью, как бы не замечая, что он мало того, что остроумен и точен, но и в своём глубинном проникновении в суть вещей, в одухотворении неживого окружающего мира — в известном смысле предтеча Андрея Платонова».

Нынешний экземпляр в моей домашней библиотеке, кажется, уже четвёртый. Предыдущие рано или поздно у кого-то оседали. Надеюсь, попали в хорошие руки.