– То, что «Урал» идёт вопреки «диагнозу общества», расширяет пространство литературной критики, очевидно и по апрельскому номеру. Он вышел с необычным форматом этого жанра: писатель и литературовед Олег Кудрин предлагает «Непарадный коллективный портрет победителей «Большая книга – 2019» и их критиков», рассматривает не только книги, но и отзывы на них. Как вам этот микс названий, героев, сюжетов и… субъективизма?
– Будем парадоксалистами, начнём с вызывающе анти-серьёзного конца номера, авторской рубрики «Критика вне формата». Василий Ширяев – лихой критик, гуляющий по литературе от Калининграда до Камчатки, где обитает. Он яростен и весел, он призывает на помощь себе авторитеты, задействует в аргументации тяжёлую артиллерию от В. Ленина до М. Гаспарова. Увлекательнее всего для автора не мысль (не всегда обнаружишь), а атака стилем. Стиль, конечно, увлекает, но не подменяет сути. Вот финал о том, что такое и кто такие настоящие критики, «применяющие высшую меру», умеющие – внимание! – «прижучить, ущучить, уконтрапупить, раздраконить, распатронить и вывести в расход». И это для «настоящих критиков» всё, что требуется?
В отличие от гремящего Ширяева статья Олега Кудрина «Непарадный коллективный портрет победителей «Большой книги – 2019» и их критиков» по стилю сдержанна, а главное её качество – полезна: те, кто не в курсе литературных событий, получат развёрнутое представление о новых, прошедших экспертный отбор книгах, о современной литературной ситуации в премиальном аспекте; задумаются вместе с критиком о «пользе» или вреде премий, а те, кто эти книги прочитал, получат интеллектуальное удовольствие, сопоставляя своё мнение с субъективным, но доказательным мнением. Кудрин внимательно изучил список финалистов 2019 года, а их целая дюжина, и снабдил каждую из книг ворохом уже появившихся рецензий: «Чтобы было веселее, я усложнил себе задачу». Кудрин не меньше Ширяева остёр на язык, только его острота носит необходимый и достаточный характер. Вот он исчерпывающе подводит итог книге Григория Служителя: «Забавная, хорошая книга дебютанта. Не менее. Но и не более». Ясно ведь? О книге Гузели Яхиной «Дети мои», о «Брисбене» Водолазкина, да и о всей дюжине финалистов он пишет порой обидно, но уж точно без надоевшего придыхания. Восторги исключены стилем критика. (Не так исторически давно такой жанр прочтения романа на фоне критики замечательно практиковала в своих новомирских «Комментариях» Алла Латынина. Сейчас, увы, Алла Николаевна взяла долгую творческую паузу).
Кудрин углубился в качество премиального года – от книги-лауреата Лекманова-Свердлова-Симановского «Венедикт Ерофеев: посторонний» до неожиданных, в автопереводе в белорусского «Собак Европы» Ольгерда Бахаревича, в связи с которыми критик подошёл к главному, в общем-то, вопросу существования русскоязычной литературы в мировом контексте: вопросу о её провинциальности (региональности).
Олег Кудрин субъективен – но критик не может быть объективным, тогда он не критик, а академический учёный, чей анализ предназначен тому же академическому кругу. Слово критика направлено к читателю и писателю, к издателю и экспертам премии, оно имеет многоцелевую аудиторию – и обязательно выражает собственную точку зрения. Индивидуальную, с порой резкими чертами личности, творческой индивидуальности критика.
– Игра случая: в апрельском «Урале» в обзор значимых публикаций литературных «толстяков» России попали «записки беглого кинематографиста» Михаила Кураева «Ленфильм» был!..» из журнала «Знамя», где вы работаете. Это действительно то самое-самое, что из многих публикаций «Знамени» следовало выбрать для «навигации» широкого читателя? Вообще, насколько коррелирует главное в «Урале» и «Знамени»? Вы чувствуете разницу в редакционной политике?
– Размышляя об «Урале» и его литературной политике: с появлением Интернета провинциальность внутри самой русской литературы кончилась. Мы все печатаемся и читаем одномоментно, на всем мировом (и само собой – российском) пространстве всемирной русской литературы. И только от нас зависит, провинциальны мы или нет. «Урал» при всей своей территориальной привязке не ограничен рамками региона. Поэты, прозаики, критики из Москвы и Петербурга тоже здесь свои – наряду с «местными». А «местные» нередко печатаются у нас. Решает не регистрация, а качество. Но ещё – откуда идёт притяжение: Екатеринбург за последние годы заявил о себе как ещё об одной столице русской словесности наряду с Петербургом и Москвой. Здесь появилась литературная аномалия – с поэзией и прозой, с драматургией, известной не только в России.
Не исключаю, что в процессе объединения русской литературы из Екатеринбурга, чему тоже способствует «Урал», немалую роль сыграла амбициозная идея, воплощённая в жизнь: «Уралом» организован и уже не раз проводился фестиваль «Толстяки на Урале», куда приезжали ведущие издания Москвы и Петербурга – «Новый мир», «Знамя», «Звезда», «Октябрь», «Наш современник», «Вопросы литературы». «Урал» завел и постоянную рубрику «Толстяки на Урале: журнальная полка». И опять возвращаюсь к политике отбора: Владимир Толстов читает В. Шапко в «Волге», Елена Сафронова отмечает нового Эдуарда Кочергина в «Звезде», Станислав Секретов пишет о доку-прозе Михаила Кураева в «Знамени». И о прозе Валерия Попова в «Звезде».
Из того же ряда литературной амбициозности: именно в Екатеринбурге в прошлом году была учреждена премия за критику, «Неистовый Виссарион» (придумана областной библиотекой Белинского, «Белинкой»). В премиальном конкурсе участвуют критики России – их оказалось, кстати, немало, больше, чем я осторожно предполагала на фоне воплей, что критика умерла. Стал виден ряд! А получила премию Ольга Балла, редактор отдела критики журнала «Знамя», мы её тоже номинировали на эту премию.
О пересечении имен. Раньше было как? Своеобразие журнального лица определяет уникальный авторский состав. Теперь если писатель успешен, и это понимает, как красавица свою красоту, он хочет показаться более широкому кругу, перестаёт быть эксклюзивным автором данного издания. Для нас таким эксклюзивным автором долгое время был ушедший недавно в мир иной писатель Александр Кабаков. А замечательный Владимир Маканин с математической точностью делил себя – между «Новым миром» и «Знаменем».
В журнале «Урал» я встречаю знакомые и «общие» для нас имена. Упрекать писателей вряд ли справедливо: при небольших тиражах изданий они, авторы, хотят известности, расширяя свой круг. Константин Комаров печатается везде, где может. Евгений Каминский приходит в «Урал», не минуя своей «Звезды». Олег Кудрин – свой автор в «Вопросах литературы». Вы спросите: а что же наособицу? Чем вы, дорогие журналы, отличаетесь? Как «Азбука вкуса» от «Пятёрочки» и «Перекрёстка», если набор продуктов в принципе одинаковый? Так скажу: вкусом, а также идеями и посланием читателю «поверх рубрик» и текстов.
Например, в «Урале» есть свои «жанровые» включения. В каждом номере появляется новая пьеса, и я с грустно-весёлым интересом прочла в апрельском выпуске абсурдистскую, но при том наполненную деталями нашей повседневности (а не абсурдна ли она?) пьесу петербурженки Ирины Уманской «Сердцебиение рака». Да, среди действующих лиц – раки! И они разговаривают белым стихом.
У нас в «Знамени» ни драма, ни поэма появиться не могут – давно приняли такое решение, не печатаем. «Урал» уникальное место для пьес – так было и раньше. «Новый мир» их изредка печатает – например, открыл Дмитрия Данилова - драматурга. Но именно «Урал» делает это настойчиво и постоянно, отсюда и слава ваших драматургов и вашего театра.
Кроме того, журналы отличаются идеологией, как бы мы не боялись этого слова. «Знамя» – журнал либеральных ценностей и либеральной мысли. Литературный и общественно-политический, так и заявлено на первой странице. И о своей общественно-политической ответственности мы стараемся не забывать, тем более в наше не очень благополучное для свобод время. Выпускаем (и это ещё из наших «фишек») специальные тематические номера: «Злоба дня», или «Неповиновение», «Памяти Оттепели» – такие у них слоганы, вынесенные на обложку. Этого не делает никто из «толстяков».
– В рубрике «Архив» в апрельском «Урале» – записки «Из быта срочных арестантов» члена УОЛЕ Петра Шилкова, которые были опубликованы единожды, в 1891-м, и даже в Екатеринбурге их сегодня не найдешь… Приходят на память «Записки из Мёртвого дома» Достоевского. Литературные высоты, конечно, разные. От Достоевского самые сильные воспоминания – невозможность человека в каторжном аду никогда, ни на секунду, остаться одному. Шилков «просто, без выдумки», как краевед, живописует игры-истязания арестантов. Но, кажется, по-человечески они достигают общего впечатления – нельзя только «страдать и молчать»?
– В «Урале» вообще много рубрик, обо всех не скажешь. Например, под рубрикой «Письма русского путешественника» Андрей Убогий вспоминает о Париже, – кто только не писал о столице Европы. Не очень оригинальный взгляд, но тёплый очерк. Тем более – с тоской о возможности путешествий читается он сейчас, из нашей самоизоляции… А на «Архиве» и я согласна задержаться. Не только потому, что ценю архивные материалы, а я их действительно ценю. Просто у «Знамени» архивный интерес лежит во второй половине ХХ века. Это, кстати, к вопросу об отличиях – мы ловим то, что исчезает, испаряется из только что бывшей современной действительности. А в «Урале» – история из конца ХIХ века, из жизни и творчества краеведа Петра Андреевича Шилкова. Сама его судьба, фактурно прописанная в предисловии публикатором, может составить сюжет романа, и какого! А дальше идут собранные Шилковым потрясающие материалы «Из быта срочных арестантов» – «игры» и словарь каторжников того времени. По аналогии я вспомнила, что первая работа Дмитрия Сергеевича Лихачёва, написанная им на Соловках, была о картёжных играх уголовников.
Чтение Шилкова, да, вызывает в памяти и Достоевского, его «Записки из Мёртвого дома». Публикация эмоционально задевает, ведёт по аналогии и к мыслям о нашем времени, о судьбах новых отечественных сидельцев. Не секрет, что тюрьмы переполнены. Не секрет и насилие, дурное, мягко говоря, обращение надзирающих и охраняющих, тяжкие телесные повреждения и бунты. Думаешь и о (не)возможной гуманизации нашей пенитенциарной системы. Больше полутора веков Россия и русская словесность решают те же мучительные вопросы. Но чем важны архивные публикации – эти вопросы упрямо пробуждают сознание читающих.
– Когда героиня рассказа «Колизей» грустит об Италии «Когда он будет, следующий раз?», Олег Корионов, написавший эту фразу, вряд ли думал, что окажется пророком. Из-за коронавируса мы все, похоже, не скоро увидим не только Италию, но и регионы поближе. В этой ситуации писатели, как никогда, – наши глаза в мир. Но насколько можно доверять этому взгляду? Он адекватен жизни – в том же «Колизее»? Может, про что-то вовсе не стоило писать и предлагать это к публикации?
– Что, под конец – о беллетристике? О том, что почитать вечером на диване под лампой. Рекомендую рассказы. Настоящий и полнокровный, изобретательный – и чисто журнальный жанр. А куда писателю деваться с новым рассказом?! Как и поэту – с новыми стихами! Только в журнал. Издатели тиражируют толстые романы, сборники рассказов почти не печатают (сборники стихов тоже) – морщатся, мол, трудно продать, – а читатели рассказы любят. И я тоже. В 2017–2018 годах я даже цикл таких лекций-вечеров провела среди картин в залах Новой Третьяковки – «Антология русского рассказа, ХХ век»: от Бунина через Бабеля, Платонова, Зощенко до Аксёнова, Шукшина и Довлатова с Петрушевской. Русский рассказ в своём движении от десятилетия к десятилетию лучше любого труда по истории передаёт испытания и перипетии повседневной жизни.
Открыла я для себя и рассказчиков в апрельском «Урале»: Олег Корионов, «Ипостась» и «Колизей», – два недлинных текста. Герой «Ипостаси» – пенсионер, но исключительно бодрый, водит по городу экскурсии, начиная с круто идейных, антикапиталистических – «Убитые предприятия нашего города» и заканчивая… не буду открывать сюжет. В «Колизее» – женский тип, изнемогающий от шопинга в турпоездках… опять не буду. Но по другому мотиву – поскольку тип растиражирован и прозой, и кино, и сериалами… Зачем напечатали? Не знаю. Может, хотели, чтобы автор выглядел поустойчивее. У нас в «Знамени» работала опытнейший ответственный секретарь, Евгения Кацева, которая вообще предпочитала подборки из трёх рассказов – мол, крепче стоит, как табуретка! Но если бы «директором была я», я бы оставила один, «Ипостась», тем более – он лучший в номере! Не сравнить с вялым, псевдо-романтически-образным «Побеждённым» молодого прозаика Артёма Тихомирова. Не совсем обязательна, как мне показалось, в журнале, даже инородна явно книжная подборка «Тёмноводных рассказов» Бориса Телкова.
Итак, мои награды. Лучший рассказ номера – Корионов, лучший критик – Кудрин, лучшие стихи – не до конца мне понятная, но такая чудесная Юлия Кокошко. А что такое журнал в целом? Это непрерывное производство. Ждём следующий номер.