Накануне 140-летия Павла Петровича Бажова (отмечается в воскресенье, 27 января. – Прим. «Облгазеты») Скипидарский музей народных писателей решился на смелый шаг: презентовал читателям самое дорогое из своих запасников – никому ранее не известные сказы Бажова! Да не простые, а новогодние…
Решили раз наши приисковые мужики ёлку срубить к празднику. Ну не в лес же идти, в самом деле! В лесу снег по пояс, волки по горло – не, лес – не наша тема, не приисковая.
А накануне ещё Кирюшка Башкодырой да Ванюша Егуньков (они в рубщики-то вызвались) заприметили славную ёлку во дворе у приказчика Карла Лютендорфа про прозвищу Карлуша. Хорошая ёлка, высокая, игрушки на ей, фунфети всякие и прочие картонные птички – в самый раз к торжеству! Да и дорожка прямо к ёлке прометена.
Ну, ближе к утру метнулись наши добытчики на двор к Карлуше, ёлку свалили и восвояси, через забор, через дорогу, да к себе в Агафурово, тут недалече, с полверсты! Вот и ладно.
Ладно-то ладно, но не всё. По неопытности, вишь, не догадались парнишечки выдернуть ёлку из крестовины-то – срубили, а пенёк в крестовине торчать остался! Хоть бы снегом закидали, чтоб в глаза не бросалось.
И ещё вот что: в валенках на порубку-то пошли, а валенки – приметные! У одного с дырой оба, а у второго штопаные да подшитые, и отпечаток, как адидас среди уралобуви – ни за что не спуташь!
И что ты думашь? Правильно думашь – утром же их и нашли! По следам!
А вот нет бы дуракам разуться, да босиком! Мало ли босого следу на прииске в декабре? Ни за что бы Карлуша не догадался, кто у него ёлку срубил! А так что ж, Кирюша да Ванюша с кнутом отпраздновали, с кайлом похмелились!
Тяжело жилось рабочему люду на приисках, а дуракам и подавно.
Был у нас в Верх-Ититском райсуде пристав один, Поскотий Жадеич. Золотишко, барахлишко да баблишко из людей добывал, которым судья арест имущества присудит. Такой, слышь-ко, старательный, прям живинка в заду, али заноза в деле. К кому ни пристанет, под кожу залезет да всю кровь высосет, но последний порш-каен заарестует.
До того дошло, что люди сами стали свои машины да избы поджигать и в землянки на проживание уходить. А Поскотию хоть бы что – он и землянку в казну заберёт да на аукцион выставит! Землянки-то наши, слышь-ко, дороже барских хором стоят, потому как там жилы золотые да ценный марамзит лежит, под землёй-то.
И вот как-то под Новый год пошёл он в лес должникам, беглым алиментщикам да прочим добрым людям праздник портить и добро отжимать. Да не разобрал впотьмах-то и сунулся к мишке в берлогу. Ну, и зазимовал с ним до весны. Мишка-то, слышь-ко, его заместо лапы сосал, а на исполнительный лист даже не взглянул.
А должники да алиментщики по сей день где-то прячутся. Спрашиваешь, где? А тебе зачем? Ты пристав, что ль? Нет? Ну вот и сиди, помалкивай.
Длинными-то ногами наши девки не больно богаты. Всё у нас низкогузки да криволапки проживают. Которые с длинными конечностями, тех, понятно, баре да приказчики разбирают, да в столицы увозят. А нашим-то заводским остаётся что пониже да к кустам поближе.
Пошли тут как-то наши мужики в женское общежитие за девками подсекать. А подсекали-то не просто, а с думкой заветной. Сказывали, что в общаге завёлся какой-то Золотой Бабец! И кто этого Бабца сквозь душевое окно разглядит, за того он и замуж выйдет! Многие наши заводские парни на деревья лазили, чтоб, значит, в окошко на седьмом этаже заглянуть, да только все, слышь-ко, обломались. Ветки, говорю, обломались все, а без веток парни до пятого только этажа долезали и домой уходили, в штаны наклавши.
А достался Золотой Бабец Степану. Он, вишь, по кафельному делу первый был, да как раз в душевой у девушек робил, когда они мыться пришли. Тут и показала ему Бабец красоты невиданные. Ну и он тоже ей показал кой-чего – как плитку ногтем резать, как её ложить, как раствор мешать…
Тут и поженились, тут и жить стали, в душевой прямо.
А чего? У Степана работа под рукой, а Настенька Златобабченко, такая, слышь-ко, у её девичья фамилия была, в очереди стоит на квартиру. Тут и сказке конец, а начало прозе жизни, а это уж вовсе неинтересно.
В последнее время стали наши заводские замечать, что на пачках с махоркой новые картинки появились. И все, слышь-ко, чудные да познавательные. Тут тебе и спорый дантоз, и шибкотенция, и лёгкий рак, и самая что ни на есть ишемическая гангрена.
Ну а раз так, ещё шибче наши мужики запокуривали! Не успеют одну засмолить, уже за следующей в табачную лавку бегут: а ну как там картинка новая, которой ни у кого на прииске нет? А чаще других бегал Самуила-мастер. Был у нас и такой, Данилы-мастера ученик.
И вот скопил Самуила за год коллекцию пачек махорошных богатую, невиданную. Пришло время Деду Морозу письма писать и желанья загадывать. Он и попросил: «Подари ты мне, дедушко, картинку с сердешной дистрофией, которую я так и не нашёл!»
И что ты думаешь? Приходит в Новый год за махоркой, покупает пачку, а на ней – дистрофия заветная во всей красе!
Крикнул он: «Спасибо, дедушко!», затянулся, да как начал кашлять. Уж потом знахарь определил, что у него все болячки с картинок были. И та самая сердешная дистрофия. С ней он и маялся аж до девяноста лет. А умер-то не от дистрофии, а от любви. Подцепил где-то, не иначе.
Опубликовано в №12 от 24.01.2019