Лев Кощеев, главный редактор газет «Уральский рабочий» и «Вечерний Екатеринбург»:
— Состояние дел в дореволюционной России, конечно, впечатляет не особо. Но тут вот какая штука: нежнейшая ткань комфортной, уютной жизни прорастает долго, и никак это не поторопить — а изничтожить её легко. Поэтому самая плохая стабильность лучше самой замечательной нестабильности. Нам, нынешним россиянам, остаётся только вздыхать «Какая благодать!» где-нибудь на мягком газоне Оксфорда, который выращивали веками. Если через него пропустить конницу Будённого, тоже очень долго был бы один бурьян.
Вот вам и ответ на известный вопрос «Почему Россия не Европа?». Царская Россия была не особо благополучна — однако она была ближе к благополучию лет эдак на триста, нежели мы сейчас. Революцией наша страна перечеркнула века собственного прилежного труда, отбросив себя далеко назад. Тем более, что разрушение уюта было не побочным эффектом, неизбежным последствием революции, а вполне целенаправленным действием. Революцию делали те, кто в уют обыденности вписаться не смог — а потому истово ненавидел все эти газончики, чай с пряниками. Маузерами они вбили эту ненависть во всех вокруг. Даже сегодня, спустя четыре поколения, россияне, сами не понимая отчего, обожают разрушать уют-красоту и абсолютно не умеют их создавать.
В советские десятилетия у нас показателем национального успеха считались миллионы тонн чугуна. Сегодня — тысячи долларов ВВП на душу населения. Но всё это не в коня корм, потому что мы эти миллионы тонн и тысячи долларов не умеем сконвертировать «в жизнь». Мы с болью завидуем богатым странам и не замечаем гораздо более горького факта — жители бедных стран зачастую живут счастливее нас.
Замечательно у нас получается лишь то, что изначально отрицает идею уюта. Космические корабли. Балет. Танки. Но автомашину, которая повезёт семейство на милый пикник, построить не получается категорически, хотя она явно проще танка. Конструктора просто не понимают, чего от них хотят. Как и архитекторы, когда их просят спроектировать «уютный дворик».
Это ещё и потому, что революция, будучи следствием злобы, в свой черёд сама породила её в тысячекратном размере. У нас все ненавидят всех: подчинённые и начальники, продавцы и клиенты, родители и дети… Соответственно, у нас почти ничего и не получается, поскольку любое дело — оно ведь для кого-то. Автомобилестроители глухо ненавидят ту семью, которая поедет на пикник, — ну, и какой машины вы от них ждёте?
Окружающая действительность отражает мысли людей, и никакой мистики в этом нет. Одного взгляда на наши города, наши деревни достаточно, чтобы догадаться, насколько их ненавидят собственные жители.
Язык революции — чрезвычайные меры. Кто-то был убеждён, что можно и нужно идти на всё ради ослепительно светлых целей. Остальные оказались на краю гибели и были уверены, что всё дозволено ради выживания. Сегодня мы поражаемся, почему некто убил другого водителя ради места на парковке. Но чему удивляться, если у него прадед по матери был в отряде продразверстки, а прабабка по отцу писала доносы на соседей-«врагов народа».
Революция сделала принуждение привычным и даже единственным нашим образом действий, идеология наша меняется, а это нет. Во всех странах мира бизнесмены ломают голову, как продать услугу ремонта ванн. Российский рецепт успеха прост — разбросать по почтовым ящикам листовку «Всем жильцам до конца месяца надлежит отремонтировать ванны». А что такого, мы и с любимыми людьми обращаемся так же, в стилистике совнаркома…
Революция развратила всех нас идеей, что в наших неудачах виноваты не мы, а неправильная власть — а вот с властью правильной жизнь потекла бы мёдом. Мы не сеем, не пашем, не строим, мы мечтаем о смене строя. Сначала все думающие люди проклинали царя. Потом проклинали большевиков… Горбачева… Ельцина…
Разумеется, результаты прошлых переворотов заставляют усомниться, что они приносят счастье. Поэтому сегодня кто-то погружается в мрачную апатию — счастья нет и быть не может, как власть ни меняй. А кто-то приходит к выводу, что вся проблема в скудной нашей почве, не способной родить хорошего управленца. Процветание, стало быть, нам могут принести только варяги, только оккупация. Что угодно, лишь бы не работать. Лишь бы не спрашивать с себя.
Впечатляющие достижения минувшего столетия — плоды процесса с чудовищно низким КПД. Мы добились чего-то, при этом потратив всё. Народ измотан сверх всякой меры. Мы пугаемся любых перемен и вот уже сорок лет смотрим в Новый год один и тот же фильм, слушаем одну и ту же певицу. Нам претят любые усилия, мы хотим одного — потреблять. Отожраться за родителей, за дедушек-бабушек. В итоге стоим на месте. Насколько страна изменилась с 1915 по 1940 годы? С 1950 по 1975? А с 1991 по 2016?
Возможно, конечно, революция лишь следствие чего-то в нашем менталитете. Мы почему-то не хотим хорошей жизни, пуская под откос страну, как только всё более-менее налаживается — 1917,1991… Тогда всё очень и очень грустно.