50 лет Уральскому государственному архитектурно-художественному университету – 15 мая Арх отметил золотой юбилей. Ректор вуза Александр ДОЛГОВ в интервью главному редактору «ОГ» Антону СТУЛИКОВУ рассказал об эпохе свердловского рок-клуба, трех китах архитектуры и проблемах памятников конструктивизма.
– Александр Владимирович, как вы пришли в эту непростую сферу – архитектуру? Когда вы почувствовали какой-то посыл?
– Первый посыл я почувствовал в 1972 году, когда учился в восьмом классе школы № 86. Интерес к рисованию мы проявляли вместе со своим другом Николаем Левищевым, с которым до сих пор совместно работаем над рядом проектов. А в школьное время с удовольствием занимались оформлением праздников и стенгазет.
Тягу к творчеству, к графике поощряли и родители (по профессии инженеры-конструкторы). Они видели в этом пролог к будущей карьере конструктора или проектировщика. И когда через год ребром встал вопрос о выборе вуза, мы вместе с Николаем пошли на подготовительные курсы в архитектурный институт, сразу же в здание на Карла Либкнехта, 23.
– То есть никакой художественной школы не было?
– Нет, художественной школы я не оканчивал. Был исключительно собственный энтузиазм. Хотя родители меня ориентировали на какую-то техническую специальность, они оказались не против архитектурного. Несмотря на нарушение семейной традиции – по мужской линии и папа, и братья имели физико-техническое образование. Но я, трезво оценивая свои математические способности и тягу к технике, понимал, что это не мое. Поэтому мы вместе с Колей Левищевым успешно сдали экзамены и были зачислены в институт архитектуры.
– Архитектурный институт – это некая отдельная среда со своей мифологией. Как вы в те времена себя чувствовали?
– В результате в моей семье это воспринималось как некий эксперимент. И когда я поступил, папа мне сказал: ну ничего, дескать, будешь архитектором. Вот у нас сосед есть, тоже окончил архитектурный, он какой-то клуб оформлял летом в колхозе, 600 рублей получил, хорошие деньги. Может, и ты сможешь себя обеспечить. Подход был исключительно прагматичный.
Уже после защиты диплома, весьма успешной, я пришел сообщить об этом отцу. Тогда 12 членов ГЭК поставили мне 13 пятерок. Был профессор из МАРХИ Раннев, он как председатель почему-то две поставил, и их стало 13, редкий случай. Я говорю, папа, так и так, все успешно завершил. Он говорит, институт-то ты окончил, а образования не получил. Все бегал куда-то с планшетами, серьезно за книгами не сидел. Посмотрим, как твоя жизнь дальше будет складываться.
– И куда же вы направились после окончания вуза?
– Вначале меня ждала военная кафедра под Алапаевском. И по приезде я понял, что у меня есть предложения работы от нескольких кафедр: кафедра основ архитектурного проектирования, кафедра жилых и общественных зданий и кафедра рисунка.
– Предлагали пойти в аспирантуру?
– Нет, я работал ассистентом преподавателя. Я выбрал кафедру основ архитектурного проектирования, поскольку тогда ею заведовал проректор по учебной работе, Альберт Эдуардович Коротковский, который позже стал вторым ректором. Он же предложил мне стать секретарем комитета комсомола. Меня избрали, и так я три года практически числился в Кировском райкоме ВЛКСМ. А работа ассистента преподавателя была по совместительству.
ДОЛГОВ Александр Владимирович
Родился 12 августа 1957 года.
Окончил Свердловский архитектурный институт и аспирантуру Московского архитектурного института.
Заслуженный архитектор России, член-корреспондент Российской академии архитектуры и строительных наук, кандидат архитектуры, профессор, архитектор-реставратор высшей категории.
Почетный член Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК)
Занимает пост ректора Уральского государственного архитектурно-художественного института с декабря 2019 года.
Лауреат премии Татищева и де Геннина
– Вы застали эпоху становления cвердловского рок-клуба. Сами были увлечены музыкой?
– Еще задолго до возникновения клуба я увлекался музыкальными занятиями. Но музыкальную школу не окончил, поскольку играл в хоккей. Тянуло больше во двор с клюшкой погонять, чем сидеть за инструментом. Но какие-то задатки были, были голос, слух, минимальное умение играть.
– А на чем играли?
– На фортепиано и на гитаре. Этого оказалось достаточно, чтобы участвовать в музыкальных коллективах. И с первого курса меня взяли в джазовое рок-трио «Акварели». Основателями были Женя Никитин, Александр Измодёнов и клавишник Александр Сычёв. Позже, в 1980-м, Сычёв основал группу «Каталог». (Сычёв основал группу «Каталог», а не «Кабинет»).
В роли солиста меня позвали в ансамбль металлургического факультета Уральского политехнического института. Там собралась очень сильная группа «Братья», лидером которой был Алексей Теря – представитель свердловской музыкальной династии. С ними мы много выступали, а летом перемещались на веранду «Космоса». Зарабатывали себе на инструменты – играли на свадьбах, вечеринках, тогда у меня жизнь частично переместилась в УПИ, и я начал ощущать разницу. Политех уже вовсю сотрясался от звуков электрогитар, когда Свердловский архитектурный институт только набирал первых студентов.
– Говорят, что сам рок-клуб возник при некоем вашем попустительстве?
– Нет, попустительства никакого не было. Сам по себе рок-клуб возник не на пустом месте. Осенью 1969 года студенты-архитекторы начали переезд в собственное здание, и уже на новом месте появилась группа «Синкопа» Сергея Сухова. Это была первая в Архе группа. Затем они менялись, модифицировались. А полноценный рок-клуб возник значительно позже, когда я пришел работать секретарем комитета комсомола.
– Руководство было против, а вы как бы тихонечко спустили на тормозах, не так ли?
– У нас собралось довольно много музыкантов и коллективов. Несмотря на наличие людей, постоянно фиксировавших все наши тексты и дознававших, а что за смыслы мы в них подразумеваем. Несколько составов: ансамбль «Акварели», второй – будущий «Змей Горыныч Бэнд», третьим или четвертым считалась группа, включавшая в себя Бутусова. А комплект инструментов был один и тот же, и часто с ними происходила настоящая путаница. Поэтому возникла острая необходимость в настоящем руководителе, администраторе. И он как бы сам по себе появился – Геннадий Егорович Баранов. Благодаря его усилиям и сформировался рок-клуб в том виде, в котором мы его знаем. Его заслуга еще и в том, что он морально поддерживал музыкантов, выводил из депрессий, многие ребята в творчестве устоялись и не бросили. В итоге из бригады, которая ездила по колхозам, даже сформировался «Наутилус-Помпилиус» (лидер группы – Вячеслав Бутусов выпускник Свердловского архитектурного института. – Прим. ред.).
Официальный статус рок-клуб получил после концерта 1981 года в ДК «Автомобилист». Комитет комсомола САИ обладал правами райкома, то есть мог самостоятельно проводить массовые мероприятия. Так, был организован первый рок-фестиваль, прошедший под эгидой научного интереса к новым видам творчества. После концерта прошло заседание, где присутствовал легендарный секретарь по идеологии обкома ВЛКСМ Виктор Олюнин. На нем мы разобрали все звуковые дорожки, оставшиеся с фестиваля. И там же было принято решение площадку на базе института сделать экспериментальной, и в результате она стала Байконуром уральского рока.
– Как интересно слились архитектура и музыка.
– Да, музыка и архитектура для меня до сих пор идут рука об руку. Особенно сейчас, когда я занимаюсь фундаментальными вопросами самых основ архитектуры. Не зная музыкальной гармонии, невозможно создавать сложные произведения. Еще немецкие философы отмечали, что архитектура – это застывшая музыка.
– А что такое архитектура? Есть классика, «золотое сечение»… (Золотое сечение — пропорция, чтобы ее получить, нужно разделить линию на две части так, чтобы длинная часть соотносилась с короткой в такой же пропорции, как вся линия соотносится с длинной. – Прим. ред.)
– «Золотое сечение» – это как раз то, на чем и споткнулась архитектура. Это сбило ее с пути исследования истинной гармонии. В 30-е годы XIX века первым, кто вознес и стал продвигать эту идею, был немецкий писатель Адольф Цейзинг. Он написал про золотую пропорцию книгу «Эстетические исследования», за которую потом все ухватились и подумали, что да, есть некий идеал, божественная гармония, ставшая постулатом. Именно через данную пропорцию надо было бы описать все остальные пропорции.
– Но все не описывается?
– Чистая симметрия выглядит искусственно, потому что само естество гораздо проще и интереснее. В основе архитектуры лежит некое разделение целого на части. Я пришел к тому, что какая разница, какое это будет деление, важно, что мы получаем три величины, которые абсолютно неотрывны друг от друга, из одной вытекает другая. Вот это лежит в основе той теории, которую я разрабатываю, отказавшись от догмата «золотого сечения».
Свое образование я продолжил в аспирантуре Московского архитектурного института. Там мне очень повезло, и я попал в атмосферу, где изучались и теория архитектуры, и ее первоосновы. К этому я относился крайне серьезно, находясь в поиске рационального объяснения архитектуры.
– Учили матчасть?
– Да. Параллельно всегда занимался темой фундаментальной теории. Основная же тема у меня была связана с деревянным зодчеством. В этом направлении я хотел найти основу архитектуры, но для начала следовало изучить что-то самое простое. Ведь без понимания простых единиц рассыплется замок понятий сложных. Так, изучая деревянное зодчество, я три года проездил по деревням.
– Посещали Кижи?
– Нет, только Урал. Я ограничил себя родным регионом. Изучал наши простые крестьянские избы, время их строительства, способы гармонизации и постройки.
– Организацию пространства?
– Организацию формы. Что такое наличник? Как появилась ордерная система в бревенчатом здании? Оказалось, что народное творчество очень жадно впитывало все, что в него приходило из города. Вековые традиции менялись с развитием прогресса.
Научную работу я довольно быстро написал и вернулся в уральскую столицу. Но вернулся с совсем другими представлениями и о деревянном зодчестве края, и о зодчестве России вообще, и о том, где надо искать первопричину формообразования в архитектуре.
Меня заинтересовали церковное зодчество и искусство, как раз в это время стала доступна литература с каноническим содержанием. Я стал рисовать иконостасы, фасады, храмы, в том числе к тысячелетию Крещения Руси. В 90-е годы появились первые заказы на проектирование культовых зданий. А они требуют, чтобы все было гармонично и красиво. А что за этим скрывается?
Еще в аспирантуре я принимал участие в разработке проекта реставрации двух церквей на Пятницкой улице – Климента Папы Римского и Троицы в Вешняках. В процессе сложилось представление, что все не так просто, и в то же время не так неестественно сложно, чтобы это не освоить и не заниматься. Позже оказалось, что эти знания были уникальны для того времени. Другие архитекторы практически ничего не знали ни о составе помещений, ни что такое паперть, ни что такое храмовая часть. А я начал участвовать в конкурсах на проектирование храмов и продолжал делать кальки на основе этих проектов. Так на меня обратил внимание издательский отдел Московского патриархата.
Мой наставник архимандрит Иннокентий (Просвирнин) формировал Славянский фонд письменности и культуры. Он включил меня в программу, связанную с народным зодчеством, и дал доступ к редким литературным источникам. И каково было мое удивление, когда я понял, что архитектурные каноны нигде не прописаны. Задавал вопрос батюшкам – как они определяют, канонично нарисовано или нет? И они говорят: мы сердцем чувствуем. Интересный ответ на все искания. Вы, конечно, молодцы, но мы сердцем это чувствуем, где есть канон, где нет канона.
В 1991 году Сергей Викторович Токарев попросил помощи с постройкой часовни на месте снесенного храма святой Екатерины. Он отвечал за градостроительную часть, а меня просил предложить образ. Так я начал работу над проектом часовни святой Екатерины. Искал некое гармоничное сочетание плана, фасада, четкую геометрическую систему. Согласование проекта затянулось до 1997 года, и вновь было инициировано фондом «Институт истории и археологии». Новый проект часовни был одобрен градостроительным советом и мэром Аркадием Михайловичем Чернецким и реализован к 275-летию Екатеринбурга (часовня построена на площади Труда в 1998-м. – Прим. ред.).
– Еще один ваш проект – дом Севастьянова – стал визитной карточкой Екатеринбурга. Он получил очень яркий и красивый образ. Как вы к этому пришли?
– Да, мне действительно повезло с визитными карточками. Когда я в сувенирную лавку аэропорта захожу, гляжу на магнитики – одна моя постройка, вторая, третья… На них часовня святой Екатерины, старый железнодорожный вокзал, собор Александра Невского, дом Севастьянова, Храм-на-Крови и «Синара». Ключевыми стали вот эти шесть объектов, в которых я непосредственно принимал участие. А дом Севастьянова, конечно, среди них самый любимый, праздничный, доступный…
– Действительно очень красивый и парадный.
– Но и у него непростая история, никто не думал, что у нас в городе будет проходить саммит ШОС. Но этот объект был в списке реставрируемых объектов города Екатеринбурга.
– Конечно, это же бывший Дом профсоюзов.
– Не знаю, стояла ли задача сохранить функцию, но конкурс выиграли специальные реставрационные мастерские из Тюмени. Они презентовали хороший проект фасадов, но колористически он представлял собой пятьдесят оттенков зеленого. Тем не менее проект был согласован с Министерством культуры, и на объекте начались работы. Причем времени было мало, на колоссальный объем работ было отведено меньше года.
Снимая краску, мы обнаружили слои красного, хромового зеленого, охристого и белого цветов. Весь центральный барабан за колоннами, да, как бы балкончик, оказался вишнево-красного цвета, прямо как вишня, а архитектурные элементы – белыми. Все эти цвета вполне могли бы сочетаться с тем готическим прочтением фасада, который придумал его архитектор Александр Иванович Падучев.
– То есть таким Дом Севастьянова мог бы быть изначально?
–Да, подобная цветовая гамма была характерна для псевдоготики середины XIX века. Увы, ни на одной фотографии этого запечатлено не было, но по факту присутствовало.
Возникла мысль, почему бы не вернуть исконный колористический вариант? Как научный руководитель реставрации этого дома я должен был все зафиксированное переосмыслить и принять решение. Первым делом я отправился к Григорию Васильевичу Мазаеву как к главному архитектору области. Ожидал, что будет несогласие, но он поддержал. И мы решили, что сделаем выкрасы. Я создал альбом для Экспертного совета Министерства культуры и Агентства по охране памятников. Позже собрал коллектив экспертов, на котором выступил и сумел убедить всех, после чего мой вариант был утвержден.
– И все получилось?
– В соответствии с этим вариантом сделали колеровку фасадов, и родился такой интересный объект. Даже уральский искусствовед Анатолий Михайлович Раскин, знаток классицизма, чьей критики я опасался, мой выбор цветов оценил. Все же некоторые архитекторы сокрушались, что надо было решить проект в приглушенных тонах, но тогда не было бы праздника. А так получился образ – малахитовая шкатулка, вот она у нас зеленая, усиленная воздействием красного. Получилось нечто позитивное и радостное, вместо того, чтобы стать серым и болезненным.
– Вы говорите, что время от времени поднимаете свои кальки. Как говорил Чехов, «надо писать хотя бы три страницы в день…». Как строится ваш рабочий день?
– Вы затронули сложный момент, ведь для педагогической работы накопленной базы достаточно, и я вполне мог бы не заниматься ни архитектурным проектированием, ни проблемами архитектурных теории и практики. Планировал бы присутственные места и поездки на рыбалку.
Об этом я мечтал со своим другом, когда поступил в аспирантуру. Но получилось, что мои увлечения время не смогло искоренить. К тому же, я понимаю, если архитектор не занят практикой, то он очень скоро черствеет и превращается в критика.
Архитектура – это область, где все время необходимо подтверждать свои компетенции. Три года простоя – и про тебя забывают. Ты обязан о себе напоминать. Я стараюсь, чтобы в городе появлялись классические вещи в рамках уместности. Та же баня на Куйбышева – вряд ли кто-то предполагал, что она будет именно такой. Но все горожане остались довольны.
– Многие мои друзья туда уже ходят.
– Для меня было важно, чтобы площадь преобразовалась, и получило подкрепление здание Троицкого собора. Но, мою душу никак не покидала теория, что должна быть идея, первооснова. И я решил свои изыскания потихонечку публиковать. С 2013 года, будучи главным редактором ваковского журнала «Академический вестник УралНИИпроект РААСН», начал материал выкладывать. Статья за статьей сформировали цепь, тропинку от общих рассуждений к чему-то рациональному. И в настоящее время написано около двадцати статей, посвященных одной теме – так называемой архитектурной ординации. То есть в основе теории архитектуры лежит ордер.
– Вы не могли бы поподробнее?
– Первопричина ордера есть ординация. А что такое ординация? Наши общие представления о теоретиках архитектуры начинаются с Витрувия, который жил в I веке нашей эры, он якобы сказал, что «архитектура – это польза, прочность, красота». Я обратил внимание, что существует два перевода Витрувия – один сделан Академией архитектуры, другой – Академией материальной культуры. И я ни в одном из них не нашел этого определения. А далее как в математике, если нет определения, значит, и предмета разговора нет. Сегодня у людей эти принципы в граните высечены, а в первоисточниках их нет!
– Нередкий случай подмены понятий.
– Я пересмотрел труды и нашел определение, что архитектура состоит из ординации, диспозиции и дистрибуции. И для меня, человека уже окончившего вуз, аспирантуру, работавшего и преподававшего, стало откровением, что в основе-то архитектуры лежит то, о чем мне никто никогда не говорил. Это был внутренний шок. Оказывается, существовала целая система эстетических категорий. И, если верить философу и антиковеду Алексею Федоровичу Лосеву, то единственный вид искусства в античности – архитектура – получила совершенно четкое определение именно через эти категории.
Пользуясь тем, что больше двух десятков лет состою в президиуме Академии архитектуры, я начал спрашивать у грандов, занимается ли кто-то у нас ординацией? И, вы знаете, традиционный ответ был: «А что это такое?».
– Смотрите, вот архитектурный институт, академия, университет – три разные истории или история одна, просто различны наименования?
– Для меня это единая история. 15 мая 50 лет исполнилось Свердловскому архитектурному институту, он появился в 1972 году. Филиал МАРХИ я не застал, и для меня вот был Свердловский архитектурный институт с 72-го года. Я даже слабо реагировал на то, что его переименовывали в академию, потом в университет. До сих пор иной раз сбиваюсь, называя институтом наш университет, потому что в глубине души он у меня просто Арх. Сколько бы специальностей не добавлялось, дизайн или анимация, без архитектурного стержня все развалится.
– Безусловно, УрГАХУ может похвастаться самым широким набором творческих направлений.
– Архитектура – это ствол, на котором держится все остальное. Даже направление дизайна основал архитектор по образованию, автор проекта Центрального стадиона, Юрий Анатольевич Владимирский. Он и сам признавался, что по специализации проектировщик промышленных зданий, но любил и опекал дизайнеров, умел их организовать. Поэтому мы существуем до сих пор все вместе.
Для России это уникальная ситуация, больше такого многоцветья нет нигде. В УрГАХУ под одной крышей учатся архитекторы, дизайнеры и художники самых разных направлений, модельеры и керамисты. Это и есть общая художественная атмосфера, которая покруче и попестрее, чем в столичных вузах.
Наша архитектурная школа заложила крепкие основы и, однажды отпочковавшись от МАРХИ, стала вполне самостоятельной. Мы стремились к созданию автономной теоретической базы, благодаря чему появились труды Альберта Эдуардовича Коротковского в области архитектурно-композиционного и художественного моделирования. Объединили свежие взгляды на вещи и опыт взрывной постреволюционной архитектуры 20-х. Так, мы приблизились к потребностям растущего промышленного региона, чтобы создавать действительно города, а не типовые промышленные центры.
– Екатеринбург называют самым компактным городом-миллионником в Европе. Широкую известность получил местный конструктивизм. Кажется, вы высказывались, что конструктивизм – это не искусство, так это или смысл исказили?
– Даже хуже, приводят мои слова, что конструктивизм это «убожество», хотя это объективно было выдернуто из контекста недоброжелателями. Суть разговора состояла в том, что я неоднократно освидетельствовал объекты культурного наследия, в том числе и конструктивистские. Долгие годы я занимался комплексом на Ленина, 52 и Городком чекистов и меня возмущало, что все на екатеринбургском конструктивизме пиарятся, зарабатывают, а в развитие и сохранение не вкладываются. Экскурсии проводят, книжки пишут, передачи снимают, а носилок с мусором никто не вынесет…
– Да, это справедливо.
– С инженерной точки зрения зданиям уже целый век. Представляете, в каком состоянии там конструкции, если железобетон там еще в качестве эксперимента использовался? Во время строительства спешили и экономили, поэтому были несовершенно включены металл, дерево, утеплители, даже солома использовалась.
– Серьезно сказалась экономия средств?
– Да, потому что когда ты закладываешь железобетон по технологии, с утеплителем, это влетает в копеечку. Внешне эти здания похожи на то, что должно было быть сделано из железобетона, но на самом деле они из чего попало. Поэтому я и подвел к мысли, что это конструктивное убожество, но акцент на этом делать не стоило.
– Совершенно иной взгляд.
– С композиционной точки зрения, я очень во многих конструктивистских постройках вижу влияние классических объектов, лишенных декора. В голове у архитектора прежде всего живет классическая парадигма, а не проуны Малевича (Проуны – плоские изображения, сочетающие простые объемные формы: кубы, призмы, шары, служащие основой для архитектурных идей. – Прим. ред.). Взглянешь на здание, допустим, гостиницы «Исеть», там в снятом виде существует ордерная композиция, завершенный антаблемент, вертикальное членение, общая круглая форма здания, правильно, нижняя такая вот часть, которая соответствует постаменту этого как бы ордера, – вся классика там есть. Да какие же находки-то конструктивистские!? Их там не так много.
– Как говорят, что сверху – это серп.
– Посмотрите еще раз сверху, это очень условный серп. Наверное, каждый видит то, что хочет видеть.
– Ну, я-то молот вижу.
– Да, серп и молот, наверное, и существовали в обосновании. Когда в проект политическую составляющую воткнешь, то, возможно, быстрее согласуют и скажут, что это новое слово в архитектуре. Убери отсюда классику, и не останется ничего, не будет той выразительности, торжественности, мерности.
– То есть для вас классика – некий критерий истины?
– Да именно критерий, чтобы на его базе с чем-то сравнивать и приходить к суждениям.
– Немного личных вопросов. Ваша семья – кто и чем занимается?
– Моя супруга вместе со мной окончила Архитектурный институт, какое-то время она работала архитектором в Кургане, я ее перевез в Екатеринбург. Здесь сформировалась наша семья, родилась дочка. Жена работала в школе учителем рисования и черчения, руководила образцовой студией «Радуга» во Дворце культуры ДК Арти. А позже полностью посвятила себя воспитанию дочери, которая унаследовала художественные дарования. Дочь также окончила архитектурный и работает дизайнером в Австрии.
– Задам традиционный вопрос в рамках областного проекта. Что бы вы назвали достоянием Среднего Урала?
– Вы знаете, я бы назвал усадьбу Харитоновых – Расторгуевых (комплекс, расположенный на Вознесенской горке. – Прим. ред.). Это наше достояние, наш Акрополь. Мы просто не представляем себе, что можно сделать из этого усадебно-паркового ансамбля. Это стало бы бомбой, которую мы могли бы привести в действие.