Александр Кердан хорошо известен читателям «Областной газеты». Писатель, поэт, редактор, издатель, руководитель ассоциации писателей Урала и сопредседатель Союза писателей России. Из-под его пера вышел не один десяток поэтических сборников. Но сегодняшний наш разговор мы решили посвятить исключительно «прозаической» стороне творческой жизни нашего собеседника...
Справка «ОГ»
Александр Борисович Кердан
— Вы известны как автор историко-приключенческих романов. Что привлекает вас в этом жанре?
— Мне кажется, что по натуре и мироощущению я скорее — человек XIX столетия. И как литератору мне интереснее работать в той эпохе, когда представления о чести ещё не были пустым звуком, когда мир был ещё молод и человечество манили дальние страны и пленяли географические открытия. Может быть, поэтому находиться в окружении моих книжных героев — людей слова и дела — мне гораздо интереснее, чем писать о современных банкирах и проститутках.
— Принято отождествлять приключенческую литературу с литературой подростковой, из которой со временем вырастаешь…
— Для меня и Стивенсон, и Жюль Верн, и Майн Рид интересны по-прежнему. Не зря говорят, что классику — а ведь названные авторы — классики историко-приключенческого романа — надо перечитывать. Став старше, начинаешь замечать те пласты, которые не замечал ребёнком. Скажем, «Войну и мир» я первый раз прочитал в семь лет, едва научившись читать. Мне тогда показалось престижным одолеть такую толстую книгу. Конечно, в то время я читал «наискосок», пропускал все любовные сцены, страницы с иностранным текстом и длинными описаниями природы, за-остряя внимание только на сценах баталий. И уже взрослым перечитал эпопею Толстого вдумчиво и не спеша. То же самое и с приключенческой литературой. Сегодня все упомянутые выше романисты воспринимаются мной как старшие коллеги, предшественники. Их книги помогают понять, о чём стоит писать, а о чём нет, чтобы не повторяться и не толочь воду в ступе. И, конечно, параллельно с чтением авторов прошлого идёт работа с архивами, артефактами, дневниками современников описываемых событий…
— Что для вас является главным принципом в писательском деле?
— Я стараюсь писать так, чтобы не было скучно мне самому. Как правило, очень долго вынашиваю замысел в голове. Выстраиваю схему глав, сюжетную линию всей книги, долго обдумываю ходы и повороты сюжета, чтобы все ниточки были крепко связаны одна с другой. Но если автор по-настоящему проживает жизнь своего героя, в какой-то момент этот герой начинает диктовать собственную волю, ломая заранее придуманные схемы. Его внутренняя логика становится сильнее внутренней логики романиста. Об этом тоже стоит помнить, выстраивая линейку героев, обозначая исторический отрезок времени, который будешь обживать. Артефакты той эпохи — рукописи, мемуары — важны в качестве фактической основы, но между этими фактами всегда остаются белые пятна — неизвестные страницы. Они-то и дают простор фантазии романиста.
— Ваши романы обычно имеют солидный объём. Это следование традициям исторической литературы или форма, которая органично отражает то, что вы стремитесь передать?
— Я не задумываюсь над объёмом произведения. Оно пишется, как пишется, невзирая на издательство, требующее, как правило, придерживаться в книгах определённого числа страниц. В моём случае содержание диктует форму, а не наоборот. Историческое полотно — эпическое по своей природе, требующее широкого письма, спокойного, вдумчивого повествования. Я пробовал писать миниатюры, совсем короткие рассказы, но понял, что это — не мой жанр. Хотя, откровенно говоря, я стараюсь не забивать голову мыслями о жанровых рамках и объёме произведений. Пишу, как Бог дал.
— Как вы относитесь к книгам, посвящённым писательскому мастерству? У Стивена Кинга, к примеру, есть знаменитая «Как писать книги»…
— Ну это замечательная книжка! Я когда-то прочитал её по совету Владислава Петровича Крапивина, в те дни, когда только начинал заниматься исторической прозой. И понял, что самостоятельно изобрёл свой велосипед: то есть знаю всё, что советует Кинг. Эта книга как лакмусовая бумажка проявила всё, что я уже успел узнать. В ней описаны многие «технические вещи» творчества, и для всякого начинающего автора узнать эту кухню очень полезно. Понятно, что велосипед у каждого в итоге будет свой собственный, но, возможно, стоит посмотреть, как его изобретали другие. Это облегчит поиски.
— Не кажется ли вам, что образ благородной эпохи — в большей мере результат творческого переосмысления нескольких поколений авторов, чем отражение реальной действительности?
— Я часто говорю: как мы написали, так и было (смеётся). И всё-таки главное, как мне кажется, уловить дух времени. Пожалуй, лучше всего это получилось у меня в дилогии «Берег отдалённый», действие которой происходит в пушкинскую эпоху. Именно этот период наиболее близок мне и с духовной точки зрения, и в плане восприятия себя в историческом пространстве. Кстати, в соавторстве с режиссёром Аркадием Морозовым мы написали сценарий для экранизации «Берега …» — двенадцать серий для ТВ и двухсерийный полнометражный кинофильм.
— Как бы вы сформулировали главную задачу писателя?
— Сила литературы не в том, что она учит кого-то чему-то. Она не ментор и не назидает, но всё равно — через труд читателя, который соработничает с автором, через сострадание, через веру заставляет душу трудиться, пробуждает в ней скрытые силы, одаривает её надеждой. Поэтому писателям надо помнить об ответственности за слово. О его божественном предназначении. Слово должно вести к свету. Я в этом глубоко убеждён. У меня, конечно, есть и хулиганские стихи, и каламбуры всякие, но это — для внутреннего пользования. То, что становится предметом литературы, должно соответствовать установке: «Сеять разумное, доброе, вечное». К сожалению, в массовой культуре «тёмная» сторона жизни часто становится квинтэссенцией, смыслом творчества. Многие модные авторы пытаются убедить, что в мире преобладает тьма. На самом деле — тьма, конечно, есть, и она борется со светом, но одолеть свет не может. Задача настоящего писателя и заключается в том, чтобы вести к свету, даже говоря о непростых, болезненных вещах. Финал книги не должен оставлять человека без надежды. Он может быть трагическим, но в этой трагедии должен присутствовать лучик света, должно оставаться ощущение, которое заставит человека задуматься над тем, как в собственной жизни сделать, чтобы было по-другому.