Яна Белоцерковская, заведующая сектором отдела «Культура\Спорт»:
— В детстве я некоторое время жила в Санкт-Петербурге. Детская память сохранила не конкретные воспоминания, а скорее эмоции, ощущения… Огромная Дворцовая, кони на Аничковом мосту, карета в одном из залов Эрмитажа… Но потом — другое воспоминание. Середина осени. Тёмное, очень низкое небо, тяжёлый воздух… И серые плиты — как огромное лоскутное одеяло. Это было Пискарёвское кладбище. Я смотрела на эти плиты и не могла тогда представить, что под ними — тысячи людей, умерших от голода, от холода. Мне не было и пяти лет, и в моём сознании война ассоциировалась со взрывами, с выстрелами, и то — как-то слишком схематично. Представить себе, что умирали мирные жители, я до того момента не могла.
Я помню своё состояние — оцепенение, страх. Я изо всех сил старалась не заплакать, потому что уже считала себя достаточно взрослой — а взрослые не ревут. И всей душой я тогда желала, чтобы никогда больше не случилось ничего подобного. И даже простые игры «в войнушку» мальчишек в детском саду мне в тот момент показались противными, потому что я остро и на всю жизнь поняла, что значит война. Тогда же я узнала, что мои родные умерли от голода в блокаду. И они, наверное, тоже здесь, под этими тяжёлыми мёртвыми плитами, по которым стучит дождь.
… Спустя несколько лет, уже в старшей школе, мне в руки попала книга музы блокадного Ленинграда, поэтессы Ольги Берггольц «Запретный дневник». Я начала читать, и… И вот тогда не смогла сдержать слёз. Я уже понимала, что иногда даже взрослые люди плачут, потому что слишком сильно болит душа.
Она жила с Ленинградом и умирала с ним. «Сегодня на Палевском, 1, в дом как раз напротив нашего дома, попал снаряд, много жертв. Я чувствую, как что-то во мне умирает…». Но между записями о трупах на улицах, об Ахматовой, которая совсем ослабела, об эскаваторах, которые не справляются с рытьём могил, о своих погибших друзьях — вдруг прорываются строчки о любви, планы на послевоенную жизнь. Ольга влюбляется, мечтает о детях, мечтает надеть своё самое лучшее платье… В том аду, который ей довелось пережить, она спасала себя и ленинградцев, к которым обращалась по радио, именно этой верой в то, что всё однажды закончится. Вернее, всё однажды начнётся сначала.
Я стала журналистом, как и Берггольц: благодаря её дневникам я почувствовала цену и поверила в силу точно сказанного слова. А ещё эта книга и те детские впечатления ужаса от Пискарёвского кладбища сформировали мой внутренний «хребет». Быть честной, не изменять своим принципам. Думать в первую очередь о тех, кто рядом. Как бы плохо ни было, как бы трудно — но все живы и нет войны. Что может быть важнее?