После публикации в «ОГ» материала о тагильском подносе (см. номер от 30.10.2015), к нам в редакцию обратился бывший главный художник завода «Эмальпосуда» Геннадий Бабин, который в своё время возрождал традиционную тагильскую роспись.
– Геннадий Петрович, помните, как попали в подносный цех завода «Эмальпосуда»?
– Ну а как же. Я пришёл на завод молодым специалистом – мне было 28 лет. Я имел диплом декоративно-оформительского отделения Уральского училища прикладного искусства, а в то время уже вышло постановление ЦК КПСС о промыслах и нас отправили на завод. Но работать я там не хотел – месяц саботировал, пока меня в колхоз не отправили… Там я заработал неплохие деньги, но надо было возвращаться обратно, в цех. А раз уже никуда было не деться, я начал присматриваться, разговаривать с художниками. Это были девчонки лет по 30–35 и моложе – оказалось, что они абсолютно не имели представления о том, что такое композиция, колорит, тёплый и холодный фон… Сидели в цеху 30 человек, а казалось, что краску для всех разводит кто-то один. Если зелёная – то у всех одинаковая, без оттенков. Однажды мы пришли в столовую, а там было много всяких растений – я говорю: «Девчонки, посмотрите – зелень-то вся разная». Задумались. Постепенно я познакомил их с цветовым кругом, с другими, казалось бы, очевидными вещами. А до тех пор художницы расписывали подносы не в тагильской, да и не в жостовской – а в упрощённой манере – это был большой поток по 50–150 подносов в день. Какое уж тут творчество…
– Художницы вспоминают, что всё изменилось, когда в подносном цеху появилась отдельная творческая группа…
– В то время от тагильской росписи у нас было лишь три цветочка, которые показывала Агриппина Васильевна Афанасьева. Кстати, они страшно не нравились художникам, которые уже приноровились к московской росписи – называли эти цветы «коровьи лепёшки». Потому что поначалу молодые не могли с точностью освоить эту технику, цветы у них разваливались, были похожи на осиные гнезда. И в декабре 1978 года мы прямо на производстве создали творческую группу, где было примерно 15 человек – они должны были придумывать новые цветы. Я даже решил, что в первую группу наберу только некрасивых (смеётся) – сразу скажу, план мой не удался. Мне важно было, чтобы они замуж не повыскакивали и в декрет не ушли.
– А что значит «разрабатывали новые цветы»?
– В промысле какая система была – главный художник разрабатывает, а остальные повторяют. Я от этого ушёл. Я хотел, чтобы у каждого мастера выработался свой почерк. Тогда уже платили за авторство, и сейчас даже, бывает, жалею – я бы мог тогда разбогатеть… Но если бы я их тогда заставил работать по образцу, то не воспитал бы из них художников. Нам удалось уйти от стереотипов – появились разные композиции, новые цветы. Я заставлял их собирать гербарии, ткани, открытки, а потом перерабатывать и придумывать свои цветы. Вот, например, сидят пять художниц – каждая пишет свой цветочек, потом меняются между собой подносами – так «вырастали» новые букеты. Сложнее было с орнаменталистками. Когда я только пришёл, они делали по 150–200 подносов в день. Когда я начал переучивать их на тагильскую роспись – ох, как они бастовали… Ведь раньше-то орнамент был совсем простенький и редкий. А мы по запасникам в музеях стали искать лучшие примеры, даже трафаретный орнамент находили. В то время мы постоянно сотрудничали с Научно-исследовательским институтом художественной промышленности (Москва. – Прим. «ОГ»), и они старались нас вернуть как раз в более примитивную роспись. Но когда они в очередной раз приехали к нам на завод и посмотрели наши новые цветы – сказали: «Это не вы должны у нас учиться, а мы у вас…»
– Что нужно сделать, чтобы промысел не угас?
– Первая проблема – образование. За 20 лет мы не подготовили художников-росписистов. Тем, кто окончил Уральское училище прикладного искусства, в 90-е негде было работать. А без постоянной работы на производстве промысел не сохранить. Сегодня росписи в Тагиле учат, но там нет ни сушильных, ни лакопокрасочных камер – и получается, что на выходе художники не знают главных этапов производства. Преподаватели не водят ребят на выставки, не приглашают на занятия действующих мастеров… А что касается производства, то в своё время нашу лавку по изготовлению подносов продали частному лицу. В 2008 году власти хотели всё исправить, даже была разработана программа по возрождению тагильской росписи, но один мэр сменил другого, и о программе забыли. Успели лишь сделать ремонт в доме Худояровых и провести выставку, а деньги на новое оборудование выделить обещали, но так и не успели…
– Главная проблема промысла – сбыт. Раньше этим занималось государство, а теперь мастера надеются лишь на туристов...
– Раньше мы выпускали по 25–28 тысяч подносов в месяц, их принимала база Росгалантереи, и им всегда этих объёмов не хватало! Не так давно я вновь пробовал организовать производство: ездил в Москву, договаривался. Сбывать собирались в магазин «Метро» – с ними у нас уже были соглашения. И понятно, что им продукцию надо было поставлять тысячами, а не по 20–30 штук. Но возродить цех мы так и не смогли.
– В следующем году тагильскому подносному промыслу будет 270 лет. Что хотелось бы успеть сделать до юбилейной даты?
– Главная задача сегодня – возродить тагильский сюжетный поднос. Эту роспись ещё только нужно разработать, как когда-то было с тагильской розой. Да, у нас сохранились примеры этой росписи на старинных подносах, но утеряны технологии. Сюжетом у нас никто ещё серьёзно не занимался, делали лишь копирование станковой живописи, но это другое. Моя мечта – успеть сделать большие сюжетные кованые подносы на тагильскую тематику – где была бы отражена история города и страны.
К слову
Также с нами поделилась воспоминаниями Ирина Смыкова, в 80–90 г. г. – художница подносного цеха завода «Эмальпосуда», сейчас рисует на дому:
– На завод «Эмальпосуда» я попала в 1980 году – как раз когда вовсю шло возрождение тагильского розана. Я всегда рисовала, и мне казалось, что несложно будет обмакнуть приплюснутую кисть в краски двух цветов, чтобы расцвёл на металлической плоскости розовый букет. Чуда не случилось. Тогда даже в совершенстве владевшие московской росписью художницы проливали семь потов над незамысловатыми мазочками…
Подносный цех представлял собой слияние трёх артелей – находился он в крошечном помещении по улице Первомайской Нижнего Тагила. Поднос как утилитарный предмет тогда пользовался большой популярностью. План по выпуску продукции рос, а роспись упростилась до примитива.
Вот тут-то и появился в цеху Геннадий Петрович Бабин. Помню, вечерами, когда мы допоздна разрисовывали стопы подносов, спасая горящий план, он подкармливал нас собственноручно испечёнными татарскими лепёшками с картошкой… А старый цех был очень маленький, он сидел в углу среди женщин. Днём места практически не было, поэтому он больше работал по вечерам.
Поработав в цеху, Бабин понял, что подносы далеки от совершенства во многом из-за того, что у росписисток нет художественного образования. Тогда он прямо на производстве открыл школу повышения мастерства, где способности художниц отшлифовывались почти до совершенства.
Геннадий Петрович неустанно водил нас по запасникам музеев, отыскивая старинные подносы, сундуки, шкатулки и другие бытовые предметы с едва различимыми остатками росписи и орнамента. Он добился для нас одного творческого оплачиваемого дня в неделю, который мы были обязаны использовать для разработок новых сюжетных и цветочных композиций. И если бы не Геннадий Петрович, мы бы, наверное, до сих пор рисовали вариации тёти Груши (Агриппина Афанасьева. – Прим. «ОГ»)… А искусство должно было развиваться, ведь мы сейчас, к примеру, не ходим в лаптях. Так и в росписи. Те первые изделия возрождаемой уральской росписи вряд ли кто-то стал бы покупать, тем более что куда выигрышнее на этом фоне смотрелся махровый жостовский поднос. С Бабиным же прогресс пошёл в нужном направлении.
А когда подносный цех переехал в новое светлое двухэтажное здание по улице Балакинской в 1977 году, Бабина назначили ответственным за установку оборудования. И в течение года он подготовил цех к открытию. Кстати, именно он тогда реконструировал сушильные подставки для подносов, что значительно облегчило процессы сушки и лакировки.
И результаты не заставили себя ждать. Уже в 1982 году мы получили премии Министерства местной промышленности (золото и серебро ВДНХ)…